Как только я оказался в безопасности за пределами досягаемости китайских властей, в Лхасе была собрана Национальная ассамблея, которая должна была утвердить выбор. Ассамблее был представлен подробный доклад. Доклад о видениях регента, о тестах, которые я успешно прошел, о намеках, которые сделал 13-й Далай Лама относительно места, где он хотел бы переродиться. Было указано, что поиски и исследования были в полном согласии с советами ведущих оракулов и лам. В результате ассамблея единодушно утвердила, что я был перерождением Далай Ламы, и старшим официальным лицам было предложено встретить меня в дороге.
Мы встретились с первым из этих официальных лиц у реки, именуемой Тобчу, почти через три месяца после начала путешествия. С ним было 10 человек и около сотни тюков с провизией, а также четыре кожаные лодки, которые должны были перевезти нас и наше продовольствие через реку. Так караван начал разрастаться.
Через несколько дней мы пересекли перевал Трацангла и приблизились к городу Бумчен, от которого до Лхасы оставалось 15 дней пути. Здесь нас приветствовал следующий эмиссар правительства, который поднес мне не только шарфы (тиб.: "ката"), которые являются универсальным символом тибетского приветствия, но также и "мандал-тен-сум", троичное подношение, выказывающее наивысшее почтение. Именно в этот момент мои отец и мать впервые поверили, что их младший сын является перерождением Далай Ламы, и ощутили большую радость, волнение и благодарность, вместе с ощущением невероятности происходящего - род сомнения, которое часто сопровождает великие и счастливые новости.
Немного позже, в десяти переходах от Лхасы, мы встретились с партией примерно из ста человек, вместе с которой двигалось много лошадей и мулов. Эта партия возглавлялась министром тибетского Кашага и включала много официальных лиц и представителей трех крупнейших монастырей Лхасы, каждый из которых поднес мне традиционные шарфы и мандал-тен-сум. Они принесли с собой декрет, объявляющий меня 14-м Далай Ламой, который был издан регентом, Кашагом и Национальной ассамблеей Тибета. Тогда я сбросил свое крестьянское платье, и был одет в монашеские одеяния. Мне в услужение были приданы помощники по церемониям и с этого времени меня несли в позолоченном паланкине, который мы, тибетцы, зовем "пебджан".
Наш караван приобрел еще больший размах. В каждой деревне и городе, которые мы проходили, нас встречали процессии лам и монахов с благими символами и эмблемами. Народ этих мест также присоединялся к нашему шествию под звуки рогов, флейт, барабанов и цимбал, а от сжигаемых благовоний поднимались облака дыма. Все - и миряне и монахи - были в своих лучших одеждах и приветствовали меня, когда меня проносили мимо, сложенными руками и счастливой улыбкой на лице. Я помню, что, выглядывая из своего паланкина, видел, как они роняли слезы радости. Везде звучала музыка, и люди танцевали.
