Николай Силыч изготовил себе что следует.
- А ты зачем так уж очень плечи-то вверх поднимал? - обратился он к Альнаскарову, переодевавшемуся в Климовского. - Ты бы уж лучше нос больше кверху драл, все бы больше фантазера в себе являл!
- Да это что же?.. Все равно! - отвечал jeune-premier, совершенно не поняв того, что сказал ему Николай Силыч: он был малый красивый, но глуповатый.
- А я, Николай Силыч, хорошо играл? - спросил Плавин довольно смело.
- Ты?.. Нет, нехорошо, даже очень! Ты какого лакея-то играл?.. Нашего Ваньку или Мишку?.. Ты ведь французишку изображал: так - так и играй, а уж не разваливайся по-мишкинскому!.. Коли французскую дребедень взял, по-французски и дребезжи.
- Какая же французская? Русские имена и русское место действия! возразил Плавин.
- Ну да, держи карман - русские! А выходит, парижские блохи у нас в Новгороде завелись. К разным французским обноскам и опоркам наклеят русские ярлычки да и пускают в ход, благо рынок спрашивает... Подите-ка лучше, позовите сюда Насосыча; мы ему тоже дадим немножко лакнуть.
Человека два гимназистов побежали за Гаврилом Насосычем и доставили его.
- Какими таинственными ходами провели меня! - говорил он с улыбкою и как бы заранее уже предчувствуя ожидающее его блаженство.
- Грешник, мучимый в аду! - обратился к нему Николай Силыч. - Ты давно уже жаждешь и молишь: "Да обмочит кто хотя перст единый в вине и даст мини пососати!" На, пей и лакай! - прибавил он, изготовляя и пододвигая к приятелю крепчайший стакан пунша.
- Это не дурно! - отвечал тот, потирая от удовольствия руки и представляя вид, что как будто бы он очень прозяб.
- А что, скажи, - спросил его Николай Силыч, - если бы ты жил на тропиках, пил бы али нет?
- Да там зачем же? - отозвался было Насосыч.
- Врешь, пил бы!
- Пил бы! - сознался, лукаво подмигнув, Насосыч.
Все эти остроты наставника гимназисты сопровождали громким смехом.
- Хороший ром, хороший! - продолжал Насосыч, отхлебывая почти полстакана пуншу.
- Да разве ты когда-нибудь ром не хвалил? Бывало ли это с рождения твоего? - приставал к нему Николай Силыч.
- Да за что же и не хвалить-то его? - отвечал Насосыч и залился самым добродушным смехом. Он даже разговаривал о спиртных напитках с каким-то особенным душевным настроением.
Павел, все это время ходивший по коридору и повторявший умственно и, если можно так выразиться, нравственно свою роль, вдруг услышал плач в женской уборной. Он вошел туда и увидел, что на диване сидел, развалясь, полураздетый из женского костюма Разумов, а на креслах маленький Шишмарев, совсем еще не одетый для Маруси. Последний заливался горькими слезами.
