Повернув голову, я уловила вопрос в глазах Марка. Я понимала, что он имеет в виду. Уверена ли я, что замела все следы? Лихорадочно я стала перебирать все в памяти… Постель, пол, моя сумка и ее содержимое, рюкзак Марка, следы нашей трапезы, обрывки перевязочного материала с плеча Марка, корки от апельсина… Да, я уверена. Я порывисто кивнула Марку, успокаивая его.
Он поднял вверх большой палец, что означало одобрение, а затем мотнул головой в сторону расселины позади нас. На сей раз в глазах его играла улыбка. Улыбнувшись в ответ, я послушно проскользнула, на манер коричневой змейки, в тень узкой пещеры.
Расселина уходила в глубь скалы под углом к уступу, так что с того места, где я устроилась, мне были видны лишь полоска света, кусочек уступа да еще одна нога Марка — от колена и ниже.
Хоть пещера и создавала иллюзию надежного укрытия, на самом деле здесь было хуже, чем снаружи, — оттуда, по крайней мере, можно было вести наблюдение. Я замерла, прислушиваясь к толчкам собственного сердца.
Немного погодя я услышала и его. Шел он очень осторожно, но в утренней тишине шаги его гулко отдавались в горах. Они все приближались, переходя с травы на камень, с камня на песок, и вдруг, затерялись позади скалы, где их заглушило журчание ручейка…
Тишина. Такая долгая, томительная тишина; я готова была поклясться, что, пока я, не отрываясь, смотрела на узкую полоску света, солнце описало круг и тени сместились…
А затем он неожиданно оказался прямо под нашим уступом. Послышались его тихие шаги по затвердевшей пыли. Ветви фигового дерева зашуршали, когда он раздвинул их. Я увидела, как напряглись мышцы на ноге Марка.
Шуршание прекратилось. Снова послышались звуки шагов, через некоторое время и они затихли…
Мысленно я представила себе, как он стоит, приложив бинокль к глазам, и рыскает взглядом по трещинам и расселинам в поисках возможного укрытия. Возможно, как раз сейчас он заметил пещеру, в которой я скрючилась, и прикидывает, как бы к ней подобраться…
Чья-то тень скользнула, на мгновение затмив полосу света. Пустельга. Среди этого жутковатого безмолвия до меня донесся легкий шум, создаваемый птицей, подлетавшей к своему гнезду; и я по сей день готова поклясться, что слышала свист воздуха в ее перьях, когда она притормозила, опустив крылья и изготавливаясь к последнему броску. Свист и восторженное мяуканье птенцов прозвучали в этой тишине столь же пронзительно, как барабанный бой в затхлой атмосфере заунывной церковной службы.
