Хотя наши погибшие животные оказывались почти все достаточно богаты глистами, это очень редко служило причиной их безвременной кончины. Иногда нам приносили животных, до того израненных, что их необходимо было как можно скорее избавить от мучений. Самый удивительный случай произошел у нас с двупалым ленивцем, который казался совершенно здоровым и подвижным и обладал отменным аппетитом. Как-то Фред осматривал клетки и заметил, что наш ленивец царапает свое брюхо громадными изогнутыми когтями. Приглядевшись получше, Фред с удивлением обнаружил в брюшной полости ленивца проникающее ранение — дырку величиной с пенни. Под длинной шерстью она была совсем незаметна. Мы поспешно прикончили страдальца и сделали вскрытие, которое показало, что рана практически зажила, но в ее задней стенке, полностью окруженная капсулой из здоровой ткани, сидела картечина размером с сустав большого пальца. Никакого воспаления вокруг не было. Животное прожило у нас три недели. Хотел бы я видеть человека, который преспокойно жил бы с этакой дырой в животе и не умер бы от перитонита!
Однажды двое охотников пришли к нам с фантастическим предложением. Короче говоря, они предложили нам пятидесятифутового кита — при условии, что мы сами его заберем. Это положило начало новым событиям.
Песчаные мухи, красный ибис и рыба-четырехглазка
С правого борта у нас было две четко разделенных стихии. Наверху — бездонное, пронзительно синее небо; внизу — мутно-бурая жидкость, именуемая здесь морем. С левого борта плескалась та же рыже-бурая вода, но выше стояла стена ярко-желтого света, и разделяла их тонкая полоска темной зелени. Было шесть часов вечера, и мы находились в море у северного побережья Южной Америки.
Мотор пыхтел в своем тесном отсеке, как усердный трудяга, и наша утлая лодчонка без палубы начала плясать на волнах с той живостью, какую придает только открытое море. Я сидел, глядя в лицо продубленного ветром ньюфаундлендца, который держал руль в своих надежных руках. Мы улыбнулись друг другу, и крепкая лоцманская лодка задрала нос, преодолевая атлантическую волну. Мое сердце просто лопалось от восторга — что еще нужно шотландцу с западного побережья, как не бурное море и маленькая лодка!
Компания у нас была странная, а флот — диковинный. В лодке лоцмана кроме нас троих сидел Андре, светло-коричневый, поджарый, и жевал резинку. На носу, устремив мягкие карие глаза на зеленый берег, восседал охотник Мартинеус, воплощение черной расы, одетый в шорты и странную мешковатую робу. Ослепительно красный платок был повязан вокруг лба и завязан под подбородком, поверх него красовался потрепанный и засаленный колпак. Дело в том, что он недавно перенес операцию в области нижней челюсти и считал, что закалка закалкой, а береженого бог бережет. Помощник лоцмана стоял на носу в форменной синей тужурке и остроконечном колпаке. Его можно было бы принять за рыбака из Плимута, если бы не цвет кожи. Вот и вся компания, которая была на лоцманской моторке; однако на буксире за нами прыгала по волнам крохотная индейская лодчонка, а в ней, с веслом в руке вместо руля, восседал Уолтер, загорелый и тощий голландец-бур — охотник и плотник. Компания была пестрая, и собрались мы все вместе из-за двух вещей: из-за моря и дохлого кита.
