В Кенте, в Англии, есть один такой указатель, со стрелками, указывающими «Хэм» и «Сэндвич»; я полагаю, что иностранец вряд ли сообразит, в чем тут соль[2].
Дома стояли попарно, разделенные промежутками, и мы более или менее наугад въехали в один из таких промежутков. Он не вел на задний, принадлежащий кому-то двор, а переходил в дорогу на горном откосе. С одной стороны стояла отвесная стена, с другой — такая же стена обрывалась в пропасть. Высота стены наверху и глубина пропасти внизу были скрыты ночной тьмой. Ровный карниз дороги порос зеленой травкой.
Примерно через час, непрерывно взбираясь вверх, мы обогнули уступ и нам в лицо подул ветерок, который мне никогда не забыть. Мы остановились и вышли из машин. Нет, век чудес еще не совсем миновал. Нас окружала абсолютная тишина: ни щебета птиц, ни стрекота сверчка — мы слышали только тихое, как вздохи, дуновение. Воздух был густо напоен ароматами и полон прохладной свежести, как с ледника. Мы стояли на упругом ковре сосновой хвои, благоговейно созерцая колоссальные стволы, окружавшие нас. Простояв несколько минут с раскрытыми ртами и глазами, мы полезли опять в машины и снова двинулись в гору.
Мы разбили лагерь в небольшой долине на холмистом плато в восьми тысячах футов над уровнем моря, которое густо поросло великолепным сосновым лесом. В Швейцарии, Канаде или Шотландии под кружевной сенью сосновой хвои можно было бы увидеть куманику, папоротник, лесную землянику; в тропической Вест-Индии этого ожидать не приходится. Воздух был редкостный — даже шампанское такого отменного качества не часто встретишь. Он был чистый, холодный и абсолютно прозрачный. Днем ветер тихо дышал в вершинах сосен и пушистые облака пробегали как тени по солнцу, потерявшему способность опалять; ночами ветер все так же тихо вздыхал в кронах, а громадная никелированная луна скользила в величавом одиночестве среди бескрайней бездны.
Мы услышали птичку, которую так и не увидели: она без конца повторяла четыре ноты из чрезвычайно изысканной музыкальной пьесы Гершвина. А когда мы кончили окапывать палатки канавками на случай дождя, который нам вовсе не грозил, и заговорили о том, водятся ли на такой высоте хоть какие-нибудь животные, из чащи сосен к нам вышел Джеко, сложив руки, как для молитвы.
Джеко был чудесный маленький человечек. У него было две жены, прекрасно осведомленные друг о друге, прелестная маленькая лошадка (которая оказалась на самом деле мулом) и крохотный садик; притом он кое-как говорил по-английски, был бесконечно честен и добр и практически ни на что не пригоден. Он так до конца и не понял, чем мы занимаемся. Как-то я спросил его, для чего, по мнению местных деревенских жителей, мы собираем животных.
