— Два одиноких сердца поймут друг друга, — ответил. — Я возьму его.
…Утром, прежде чем покинуть дом, Рилг сказал ему:
— Дим — хороший паренек, отец. Научи его всему, что знаешь, и прежде всего — держать оружие. Я вернусь за ним, если смогу. Если не смогу — приедут другие. А сейчас — наима! — прощай!
Дарк ничего не сказал, только благодарно склонил голову.
Их снова ждала дорога. Они ступили на нее, когда заря едва начинала разгораться, и луна еще виднелась в небе, и звезды гасли одна за другой.
Через три дня на горизонте показался Хок-Браскит. Холм, на котором стоял город-храм, окружали многовековые дубы, они встретили всадников шепотом не успевшей облететь прошлогодней листвы. Раскинув над землей неподвижные узловатые ветви, могучие великаны неприветливо взирали на дерзнувших нарушить их уединение. Для этих загадочных созданий, что родились в стародавние времена, знавших и видевших многое, человеческая жизнь была всего лишь мгновением. Время не решалось ступить под сень этих деревьев и не навязывало свои законы здесь, где в них не нуждались.
Совсем недавно Хок-Браскит был величественным и прекрасным, а теперь лежал в руинах. Камни еще хранили в себе отголоски меинкер — священных песен и отблеск бесчисленных жертвенных богатств, но ныне город был мертв, а от поселений внизу остались лишь квадраты фундаментов да одичавшие сады. Их разрушили сами лигрийцы, ворвавшись в город обезумевшей толпой, они крушили все, что возможно, посылая проклятья на головы ормитов. Смотрители города — суровые старики в белых одеждах — не пытались помешать им. Они стояли на ступенях храма, скорбно прижавшись друг к другу, и слезы тяжелой вины, стыда и обреченности текли по их морщинистым щекам. Потом, выместив свою ярость, толпа схлынула, и старики разбрелись кто куда. Их видели то тут, то там, они скитались по Долине, не находя пристанища своим истерзанным болью душам, и умирали в чужих домах или в чистом поле.
Рилг и Дарк проехали под чудом сохранившейся аркой ворот, и копыта гулко зацокали по гранитным плитам, уже начинавшим зарастать мхом и травой. Вороны, свившие гнезда на обломках поверженных статуй и в лишенных перекрытий галереях, с оглушительным карканьем поднялись в небо — им не нравилось вторжение чужаков.
От главного храма сохранились лишь ступени, несколько колонн да возвышение, на котором помещался алтарь Высокого Огня. Дожди давно смыли с камней кровь, но следы мечей и топоров еще сохранились на них. На ступенях, уронив на колени руки, сидел глубокий старик в бесцветном дорожном плаще, рядом лежал посох, отполированный до блеска за долгие годы скитаний. Старик был очень худым, его лицо, пережившее все чувства, доступные смертному, покрылось сетью морщин, сквозь которые почти виднелись кости черепа. Ветер шевелил белые, белее снега, редкие волосы, стянутые по обычаю кармаком. Во всем облике старика — в сгорбленной спине, поникших плечах, безжизненно сложенных руках — читалась безмерная усталость.
