- А имущество, после отца, неделеное, - смекни! - вставил мужик в чапане, и всё время, пока бородач с жаром рассказывал историю убийства человека братом, племянником и сыном, этот опрятный, сухой, солидно одетый мужик, ухмыляясь, вставлял в густую речь бодрым голосом бесчисленные острые слова и поговорки, точно колья в землю забивал, городя плетень.
- Всякого туда тащит, иде еда слаще. - В сладком-то - яд!
- А ты его не ешь, не л обишь?
- Ну, так что? Я не праведник!
- Ага? То-то!
- Что - то-то?
- Ничего! Псу - не укор, коли цепь коротка.
И, нос к носу друг с другом, они начали возбужденно спорить, влагая в простые, но неожиданно ловко соединенные слова какие-то только им понятные мысли. Один - тонкий, весь вытянувшийся вверх, с холодным взглядом насмешливых глаз на темном костлявом лице, говорил бойко, звонко и всё приподнимал плечи: другой - широкий и огромный, раньше казавшийся спокойным, уверенным в себе и всё решившим, теперь дышал тяжело, в его воловьих глазах горела тревожная злость, на лице выступили красные пятна, борода ощетинилась.
- Стой! - уже рычал он, размахивая рукой, вращая мутными зрачками. Как так? Али господь не знает, в чем надо стеснить людей?
- Господь ни при чем, коли ты бесу служишь...
- Врешь! Кто первый руку поднял?
- Каин, - ну?
- А кто впервой покаялся?
- Ну, - Адам?
- Ага-а!..
- Привезли!
Публика хлынула с кормы, увлекая за собою спорщиков; худой мужик опустил плечи и плотно запахнул чапан, бородатый пошел за ним быком, наклоняя голову, беспокойно передвигая зимнюю шапку с уха на ухо.
Тяжело ворочая колесами, пароход старался удержаться на течении, и следя, чтоб баржа не навалилась на корму, капитан всё время орал в рупор:
- Лев-во клади, рябая морда! Лево-о-о! Рыбачья лодка подобралась к борту, утопавшего подняли на палубу, - он был мягок, как неполный мешок, весь Сочился водою, шершавое лицо его стало гладко и наивно.
Его положили на крышку багажного трюма, но он тотчас же сел, согнулся и, крепко приглаживая ладонями мокрые волосы, спросил глухо, ни на кого не глядя:
- Картуз поймали?
Из тесной кучи людей, окружившей его, кто-то посоветовал:
- Не про картуз, а про душу надоть бы вспомянуть.
Он громко икнул, обильно, как верблюд, отрыгнув мутную струю воды, посмотрел на людей усталыми глазами и равнодушно проговорил:
- Убрали бы меня куда-нибудь... Боцман строго сказал ему:
- Ляг!
Парень покорно опрокинулся на спину, заложил руки под голову и прикрыл глаза, а боцман стал вежливо уговаривать зрителей:
