Я раскрыла тетрадь. На первой странице стояло: "Стихотворения. Стийна Тальвик". Сама Стийна исчезла, как в воду канула. Мне не терпелось прочитать тетрадь, но разве это возможно, если сидишь под самым носом у учителя да еще похожа на барашка. А после уроков была спевка, вечером же тетя пришла в отчаяние от моих кудрей. Наконец мне удалось сунуть тетрадь в учебник алгебры и начать читать. Я была удивлена первыми же строчками. Конечно, я тоже писала стихи: в стенгазету к женскому дню и Первомаю, ко дню рождения тети ("Тетя Мария, моя дорогая, тебя с Днем рождения я поздравляю!") и даже сочинила частушку: "Зачем, ответьте, деточки, у ней на платье клеточки? Чтоб знал любой мальчишка — она математичка!" Стихи Стийны были совсем не такими, словно их написала не школьница, а взрослый человек. Они совсем не вязались с тем, что обычно помещается в стенгазетах. Я сразу представила их в книге… Да, только в книге. Хотя бы вот это:
Во тьме на дорогу я набрела,
Неизвестно, куда та дорога вела.
Над ней торжественно сосны молчали,
Как будто стояли в глубокой печали.
Средь черных песков, если б только смогла,
Я бы красный, яркий костер развела.
Хотя вовсе не говорится прямо, что ох, как мне грустно, а все понятно. А дальше было такое:
Судьба не наделила красотой?
Нет, это не страшит меня ничуть.
Присмотришься — увидишь, кто прекрасен.
Боюсь лишь быть бесплотной и бесследной.
Ведь человек холодный и пустой —
Коль на него попристальней взглянуть —
Действительно уродлив и ужасен.
У меня защемило сердце, мелькнуло опасение: уж не я ли и есть та бесплотная и бесследная, кто в действительности уродлив и ужасен? Чем дальше читала стихи Стийны, тем больше крепла во мне уверенность, что именно я послужила прототипом человека пустого и холодного, пока не заметила в уголке на одной из страниц пометку: "На третий день в больнице". Но ведь тогда мы со Стийной еще не были знакомы! И тут с моей души свалился тяжелый камень, очень тяжелый! Лишь последнее стихотворение в тетради имело посвящение: «Маарье». В нем должен был быть какой-то затаенный смысл, которого я не уловила. Речь шла о девушке с печально-синими глазами, знавшей путь к чистому источнику, девушке, которой вековые деревья доверяли свои тайны. Кончалось стихотворение так:
Лик луны отражался в зеркальной воде родника —
Так в старинных сказаньях всегда говорилось.
Но на сотни осколков дробилось то зеркало,
И ранила душу боль старинной легенды.
Может быть, под осколками зеркала Стийна подразумевала, что я "дроблюсь на тысячу кусков"?
