Цепные псы одинаковы | страница 4
Звезды горели ярко, как глаза голодные звериные, где-то эхом гремели камнепады, и ветер жалобно завывал в расселинах или то не ветер был?.. Поплотнее Ян в овчину завернулся и опять обратился весь в ожидание. Рассвета ждал Ян, ибо с рассветом страхов становилось вполовину меньше.
Не ведал он, сколько времени идет, чудилось, что целую жизнь тут мечется, карабкается, обдирая в кровь колени и пальцы, и конца и края не видно этому пути. А ночью, когда слетались от Каравеха духи смерти и начинали кружить над ним стервятниками, дрожащим голосом заводил Ян песню-оберег:
Руки мои сильные,
Тело мое крепкое,
Не согнитесь вы, не сломайтесь
Ни от клинка вражьего,
Ни от слова злобного.
Чтоб не сложить мне буйну голову
У распутья дальнего,
Сохранить мне кудри светлые
До Имарь-дня, для девицы,
Что мне судьбой назначена…
НАЧАЛО
Рассыпались горошком по избе слова старого безотказного заговора, шуршали сухими травами в полотняных мешочках, курились терпким дымком над железной жаровней, густой тенью копились по углам и под низким потолком.
На полу, на собольих шкурах, кое-где поеденных зловредной молью, лежал тот, на кого заговор направлялся.
Это был парень, и был он совершенно гол и на теле имел многочисленные раны, иные из которых уже покрылись коркой, другие сочились бурой сукровицей, а какие все еще кровоточили чистой кровью.
— Подвернуло мне удачу тебя найти, — бормотал знахарь, накладывая припарки, присыпая раны пахучими порошками, густо накладывая на них мази и сопровождая все это соответствующим шептанием:
Бегут ручьи алые,
Алые, соленые,
С ручьями теми жизнь течет прочь,
Живая вода в мертвую воротится,
Тело молодое, крепкое
В долгую дорогу собирается.
А дорога та дальняя,
Дальняя да невозвратная.
На той дороге брошу я
Травку малую, неприметную,
Неприметную, да полезную.
Ты прорастай, моя травка,
Корешки пускай — пораспускай,
Ручьи алые, соленые
Останавливай.
Имени излечаемого знахарь не знал и звал его просто «парень» или «чужак». Минуло три дня, как он появился в его доме и за эти три дня лишь единожды открыл глаза, когда Вяжгир — так звали знахаря — извлекал наконечник стрелы из его бедра. Вытащив наконечник, он тщательно обмыл рану настойкой ирного корня в вине, потом не менее тщательно обмыл и сам наконечник, завернул его в тряпицу и бережно упрятал за притолоку.
Какой из себя был знахарь? Да обыкновенный, хотя и не совсем. Росту в нем не хватало, да силы было маловато, потому для работы в поле — будь то ратном или хлебном — он не годился. Сызмальства имел увечье — лицо и руки ему огнем опалило так, что смотреть страшно, да ноги плохо ходили, а кормиться-то надо. Вот и подался он в ученье и теперь лечил хворых и о себе заботился сам. Многие, кого обделила судьба, так делали, потому среди знахарей, колдунов, оберегов так и попадались хромые, слепые да горбатые. Другое дело эрили и ведуны, так про них и разговор другой.