— Вот и все.
Доминик, нахмурив брови, задумчиво перечитывала свои иероглифы, грызя конец ручки…
Пивной зал постепенно пустел. Бросив последний взгляд вокруг, Костарда вышел вслед за своими приверженцами. Было слышно, как он командовал на площади:
— В субботу отъезд автобусов в четырнадцать часов… Те, кто не явится, будут оштрафованы. Зарубите на носу, сукины дети!
Команда Вильгранда должна была в конце недели отправиться в Лион. Предстоял трудный матч с командой, которая с начала чемпионата еще ни разу не проиграла на своем поле. Она находилась в середине таблицы и, очевидно, постарается приложить все усилия, чтобы нанести поражение противнику, занимающему одно из первых мест. Чувствуя опасность, вождь болельщиков Вильгранда объявил всеобщую мобилизацию. Зная его яростную непримиримость, когда речь идет о футболе, и местный патриотизм, Франсуа не сомневался, что возможным дезертирам придется подчиниться. Доминик прервала его размышления.
— Самое меньшее, что можно сказать, так это то, что все тут запутано до крайности… — Она взглянула на последний листок. — Может быть, это не так важно… Но Варуа обозначил начало карьеры Ла Мориньера в страховом деле сорок шестым годом… Он родился в восемнадцатом. Значит, ему было тогда двадцать восемь лет. Интересно узнать, что он делал раньше, например, во время оккупации.
Как хороший журналист-аналитик, она стремилась заполнить недостающие элементы той головоломки, которую предстояло решить. Франсуа, не обративший внимания на пробел, который она тотчас же заметила, все же возразил:
— Он мог быть военнопленным в Германии.
Но она настаивала:
— Возможно. Однако нужно проверить… кто знает…
Он пожал плечами.
— Но мы ведь не станем допрашивать его, чтобы…
Доминик прервала Франсуа, хитро сощурившись.
— Можно обойтись и без него.
Она поднялась и скомандовала:
— Едем.
— Куда?
Она проговорила с усмешкой:
— Вы боитесь сопровождать меня поздно вечером?
Он сунул свои заметки в карман плаща, расплатился по счету и последовал за ней. Едва они оказались на тротуаре, как огни в пивной погасли.
На окраине города «ренджровер» проехал через наполовину разрушенные ворота какого-то завода, тонкая труба которого, казалось, вытянулась до луны. Свет фар разогнал целую стаю кошек, стремительно исчезнувших в проемах длинного здания. Доминик лаконично объяснила:
— Это старый стекольный завод. Давид его занял самовольно.
Ее вездеход обогнул этот остаток минувшей индустриальной эпохи и остановился перед огромным крыльцом жилого дома, который выглядел бы весьма банально без этой помпезной пристройки. Преуспевавший когда-то промышленник жил тут со своей семьей в нескольких шагах от фабрики. Франсуа побился бы об заклад, что рядом был расположен теннисный корт и что великолепный розарий обозначал границу между миром труда с рабочими в спецовках и миром капитала с господами всегда при галстуках, за исключением, пожалуй, воскресных дней, когда можно было появиться в своем кругу с ракеткой в руках. Ему на память пришли кадры из фильма, снятого по пьесе Гоголя, где играл Дэнни Кей. Великий американский комик, одетый в костюм царского чиновника, требовал золотую карету, запряженную шестеркой лошадей, только для того, чтобы пересечь площадь от гостиницы, где он остановился, до городской управы. Легко было представить себе, и как владелец завода (который, подобно многим в те времена, считал себя хозяином волей Божьей) залезал в свой «роллс-ройс», попыхивая гаванской сигарой, и приказывал шоферу в ливрее проехать несколько метров, отделявших его от конторы.
