В голове Корнета слышался уже не смех, а настоящий хохот. Хозяин станции потешался от души.
— Она спасла мне жизнь, — тихо, почти шепотом проговорил Сергей.
«Это мы с тобой и должны выяснить. Как бы то ни было, баба Галя нашла себя и вполне довольна. Я не шучу. У каждого свое призвание, своя судьба. Есть „коктейли“, где добро и зло намешаны столь густо и тесно, что не остается никакого смысла разделять их и оценивать чего в пропорции больше. Создания из света и тьмы». Каким-то образом Корнет почувствовал, что Хозяин улыбается. «Интересный такой зверек ваша повариха. Самобытный».
Сергей рассмеялся, но тут же серьезно добавил:
— Разве не все люди — «коктейли»? Мне не приходилось встречать ни абсолютного зла, ни воплощенной добродетели.
Голос вздохнул. «Зато мне многое пришлось повидать. Есть чистые ангелы — дети. А есть концентрированная, лютая злоба. Хохол ваш отличный пример. Упыри, которые Динамо первоначально захватили, помнишь их? Какой там коктейль? Смесь дерьма с дерьмом.
Всё дело в свете. Он есть в каждом. Дети буквально излучают его — маленькие звездочки. Со временем многие тускнеют, некоторым удается выкорчевать из себя свет с корнем, под самое основание. Это легко. Тяжело сохранить чистоту и яркость хрупкого огня…
Такие, как ты, Сережа, способны разжечь целый костер. Боль, утрата, ощущение несправедливости и обреченности, помноженные на яростно сильный, выжигающий свет… лучших дров для настоящего пожарища не бывает. И пожар этот способен пожрать самого себя и не пощадить других. Ты пылаешь и в адском мареве не видишь ничего. Истинный огонь должен освещать. Должен уничтожать тьму…
Боюсь, что твое пламя сжигает любимого Настей Корнета. И порождает тьму».
На станции установилась тишина. Тяжелая, обвиняющая. Гнетущая.
— Ты ведь не Сортировщик, правда? Судья, да? Обвинитель? И Палач? — Ремешов говорил спокойно и уверенно. Без звенящих эмоций и дрожи в голосе.
«Ты забыл про Дознавателя… Против тебя выдвинуто очень серьезное обвинение. Выдвинуто твоими же товарищами. Живыми и мертвыми. Нам предстоит узнать правду».
Ремешов поднял голову и сказал, обращаясь куда-то в бетонную высь:
— Знаешь, Судья, мне не страшно. Я понимаю, что должно — но не страшно. Честно. Ни на грамм. Может ты и прав на счет огня… душа выжжена, я не чувствую… её нет, только пепел. И страх выжжен. И все желания. Я даже умереть больше не хочу. Молил о смерти, днями и ночами молил, каждую минуту… А теперь всё равно. Только скажи — когда убьешь меня — я смогу увидеть своих… детей? На один миг… Я прошу… Пойду хоть на Бажовскую, хоть к Калиновке, зубами прогрызу тоннели… Один миг, всего одно мгновение…
