Кострище разгоралось, пожирало тьму, билось, но слишком велика была сила теней, огромной сворой набросившейся на единственного защитника. Неравной была битва, безнадежной, бессмысленной…
Огонь стоял стеной — не отступая, но вспыхивая яркими кровавыми пятнами. Сильнее и сильнее, и, наконец, весь превратился в кровь, пылающий факел боли. Я знаю, как выглядит боль, вижу её пульсации, помню её вкус. Вытесняющая всё и вся боль.
Пламя трепетало, сгибаемое злой волей, пригибалось к земле, на миг вскидывалось чуть не до каменных сводов и снова опадало. Силы уходили, увлекая за собой слабеющую жизнь…
Искры вжались в единый плотный комок — сгусток страха, смертельного ужаса и безудержного отчаяния. И только две маленькие искорки — одна совсем крошечная, другая лишь немногим больше, вспыхнули разом, неожиданно, ярко, изо всех своих сил и стремительно полетели на встречу гибнущему костру, чтобы влиться в него, дать сил. Огонь всколыхнулся, обдав нестерпимым жаром уже возликовавшие было тени, вжал воющих, беснующихся тварей в стены и… иссяк.
На месте схватки — только пожарище — чуть тлеющее, отдающее последнее тепло. Рядышком одинокий уголек… бездыханный, мгновенно остывший, истративший себя до конца. Вторая — крошечная — искорка растаяла без следа.
Потом были разные огни. Рыдающие и счастливые, они купались в искорках, благодарили неведомого Бога за спасение и пытались вдохнуть жизнь в почти угасший костер.
Странный сон, болезненный, страшный… неслучайный.
* * *
Старая санитарка плакала, беззвучно и без слез, по-военному, по-мужски. Гладила погрузившегося в беспамятный сон Корнета и шептала:
— Как же так, миленький? Ты же столько детишек спас, ты же всех нас… Внучка моего Кольку уберег от нечистей. Кудрявый такой, рыжий, рыжий, в веснушках… как в песенке… Озорник страшный, хулиган. Но куда я без него, сразу бы руки бы и наложила. Что мне здесь без внучка делать, нет у меня больше ни кого. Ради него, сорванца, только и живу — чай не сирота, чай при бабке, всё воспитание какое-никакое. Много нас таких — не для себя… Вот и считай, скольких ты сохранил… В садике шестьдесят душ, а уж по станции итого больше. Не отпустим мы тебя никуда, тогда выходили и сейчас на ноги поставим… Только ты держись, сам, а мы то…
После бойни в детском саду Сергея Ремешова спасали всем подземным миром. Уральская, Машиностроителей, Уралмаш и Проспект космонавтов слали медикаменты. Вечно враждебная, высокомерная, заносчивая Площадь 1905 года в одностороннем порядке устроила перемирие и направила бригаду из трех врачей с совершенно невообразимым для метро набором хирургических инструментов и реанимационного оборудования. За жизнь Корнета боролись все… Потому что нет для вымирающего метро ничего ценнее и дороже, чем детская жизнь. Хрупкая драгоценность…
