Анна. Интересно, почему от Эрнста ничего нет?
Карин. Эрнст! Ты ведь знаешь его.
Анна. Я отправила ему письмо полтора месяца назад.
Карин. Он знает, что ты скоро вернешься.
Анна. Да.
Карин. Не стоит волноваться.
Анна (нетерпеливо). Я не волнуюсь.
Карин. Он знает, что мы с папой пишем друг другу почти каждый день.
Анна (нетерпеливо). Это к делу не относится.
Карин. Что ты имеешь в виду? Ну да, конечно.
Анна. Я хочу вернуться домой.
Карин. Конечно, душенька. Мы уже на пути.
Анна. А нельзя уехать завтра? Прямо домой.
Карин. Но мы же составили твердый график!
Анна. Раз твердый, так и изменить нельзя?
Карин. А что, по-твоему, скажут Эгерманы?
Анна. Мне абсолютно все равно, что скажут Эгерманы. Это ваши с папой друзья. Не мои.
Карин. Эльна — твоя подруга детства, Анна.
Анна. Плевать мне на Эльну. С высокой колокольни.
Карин. Иногда ты ведешь себя, как строптивое дитя.
Анна. Я и есть строптивое дитя.
Карин. Как бы там ни было, но мы не можем отказаться от поездки к Эгерманам в Амальфи. Они огорчатся и расстроятся.
Анна. Вы, мама, поезжайте в Амальфи, а я уеду домой.
Карин. Глупости, Анна. Мы сделаем так, как договорились. И хватит об этом.
Анна. Это вы, мама, договорились, не я.
Карин. Дома холодно, дождливо. Врач тоже считал, что нам какое-то время надо провести в теплом климате. Мы будем дома после Иванова дня.
Фру Карин обладает неподражаемой манерой заканчивать разговор: ободряюще улыбаясь, она легонько хлопает своей маленькой, унизанной кольцами ручкой по столу, словно держит председательский молоток. И одновременно встает. Подбежавшие тотчас официанты отодвигают стулья. У Анны нет ни малейшей реальной возможности выразить свой протест — остаться сидеть, повысить голос, купить отдельный билет на поезд.
Сиеста: спущенные жалюзи, полусумрак в обеих комнатах, приоткрытая дверь. Из города доносится колокольный звон, на улице внизу кричит продавец газет, гудит трамвай. Обе женщины прилегли отдохнуть — в халатах и носках, волосы распущены. Милосердный сон, который был бы так к месту после ночной непогоды, почему-то никак не идет. Молчание. Отчуждение. Возможно, печаль. Совершенно точно, печаль.
Неожиданно в дверь фру Карин стучат. Еще раз. И еще, уже решительно. Карин просит дочь узнать, в чем дело, и Анна, запахнув поплотнее халат и убрав волосы за уши, выходит в тесную прихожую. За дверью, к большому ее удивлению, стоит один из гостиничных администраторов в безупречном рединготе и с нафабренными усами. Он передает телеграмму в голубом конверте. В ответ на беспомощный жест Анны, означающий, что у нее под рукой нет чаевых, человек протестующе машет рукой, с серьезным лицом отвешивает поклон и поспешно удаляется в глубь коридора. Анна закрывает дверь и замирает с конвертом в руке, не зная, на что решиться, и чувствуя, как упало сердце. Карин спрашивает, что там такое, и Анна отвечает — телеграмма. «Неси же ее сюда», — нетерпеливо приказывает Карин.
