Они были друзья. Еще с армии. Папа был офицером, а Слепцов у него солдатом. Папа любил солдата Слепцова и помогал ему расти. Сперва Слепцов стал ефрейтором, потом сержантом, потом старшиной, потом офицером и обогнал папу в росте. Но папа не сердился. «Надежней Слепцова друга нет», — говорил он.
Слепцов нашел нас в деревне, в совхозе, где папа служил по строительству. «Работяга», — говорили про него с уважением. Слепцов перевел нас в райцентр и стал папиным начальником.
Вскоре нам дали квартиру. «Слепцов дал», — с гордостью говорила мама.
Я никогда не видел моря. Какое оно? Один папин знакомый, армянин дядя Арам, так сказал:
— Справа вода, слева вода, спереди вода и сзади вода.
— А посередине? — спросил я.
— Тоже вода, — усмехнулся в усы дядя Арам.
— А берег?
— Берега не видно. Как будто совсем нет.
Пропавший берег долго мучил меня. Без берега море казалось страшным. Вода и вода... В новой квартире папа спросил:
— Хочешь, покажу море?
Я уже знал, как «показывают» Москву. Берут и тянут за уши. До слез больно и обидно, что попался на удочку.
— Нет, — сказал я, — не хочу.
Папа удивился:
— Не хочешь видеть море?
— Хочу, — сказал я с вызовом и зажал уши руками.
Папа еще больше удивился и вдруг, поняв меня, засмеялся. Наверно, когда-нибудь ему тоже «показывали» Москву.
— Нет, нет, — сказал он, — без этой глупости.
Мы вошли в темную комнату. Папа щелкнул выключателем, и я увидел чудо. Передо мной, тихое, как спящая Нюрка, лежало море. У него были мраморные берега. Четыре мраморных берега. По одному, пыхтя, бежал паровозик и волок длинный, как сосиска, состав. По другому маршировали солдаты. Вдоль третьего, рассыпались разноцветные домики. Четвертый берег был гол, как лысина. Наверное, потому, что не хватило игрушек.
Вода в море была синей и прозрачной. По морю, гордо растопырив крылышко паруса, плавал кораблик.
Вдруг что-то фыркнуло, и по воде, как по бубну, хлестнули струи дождя. Это папа включил душ.
Слепцова я не любил. Он был маленький, а голос у него был большой. Вернее, у него было два голоса. Одним, нежным, он разговаривал с мамой. Другим, грубым, чего я терпеть не мог, с папой: «Ты вот что, старик... »
Папа почему-то не обижался, но не всегда соглашался со Слепцовым. Тогда обижался Слепцов. Надувался, как пузырь, мрачнел и уходил. Папа, смеясь, шел его провожать. Но Слепцов не хотел, чтобы его провожали. Он захлопывал дверь перед самым носом у папы.
Скоро я понял: папа относится к Слепцову снисходительно. Прощает ему то, чего не прощает другим. Только раз он рассердился, когда мы переехали и Слепцов пришел нас поздравить с квартирой.
