— Как ты горишь! — сказала мама.
Девочке стало страшно. Мама говорит не то, что думает. На уме у мамы «дверь», а на языке другое: «Как ты горишь... » Как будто она маленькая и не понимает.
В дверь уже не стучат. В дверь ломятся, и она не выдерживает — подается...
Тщательный обыск. Находят чемодан...
Это конец. Мама! Где она? А-а, ее уводят фашисты... Девочка вскакивает и, как дикая кошка, набрасывается на немцев. Один из них, пинком, отбрасывает ее прочь, и она теряет сознание.
Очнувшись, она вспоминает, что было. Мамы нет. Совсем нет. И никогда не будет. Ее увели фашисты. Проклятые!.. Она даже заплакать не может. Нет сил.
Девочка лежит долго-долго, то погружаясь в забытье, то возвращаясь к жизни.
За окном лай голосов. Это немцы. Русских голосов не слышно. Лучше не говорить вслух, о чем думаешь.
Если за окном голоса — значит, утро. Девочка подползает к окну и стягивает шаль.
Какой сегодня день? Если доползти до печки, можно узнать. Красные черточки — красные дни. Черные черточки — черные. Это ее рисование. Когда красный карандаш исписался, не стало и красных дней...
«Не жалей, — сказала мама, — сейчас все дни черные».
...Если доползти до печки, можно узнать, какой сегодня день. Месяц она знает. Месяц — ноябрь. А дни у нее на печке. Если к тем, что уже отмечены, прибавить нынешний, можно узнать, какой сегодня день.
Она ползет...
Очнувшись, удивляется: неужели доползла? Или печка, как в сказке, сама к ней приехала?
Собравшись с силами, считает дни:
— Раз... два... три... четыре... пять... шесть плюс сегодня — семь... СЕДЬМОЕ НОЯБРЯ! — Пересчитывает снова. — СЕДЬМОЕ!
...За окном гул голосов. Так в праздник всегда гудит город. Ах как нехорошо! Они там, с флагами, все вместе, а она тут, одна. Надо дать знать, что и она с ними... Где ее пионерский галстук? Вот он, на груди.
Девочка пытается встать и — откуда только силы берутся! — встает. Сердце ликует: выздоровела! Подходит к окну и, приоткрыв форточку, выпускает на волю галстук. Как голубя, выпускает на волю галстук, прищемив кончик форточкой. Галстук трепещет на ветру и рвется прочь, трепещет и рвется, как у нее в груди сердце.
Что-то опять с ногами. Они слабеют, и девочка опускается на пол. Значит, не выздоровела. А праздник? Он пришел к ней в бреду. Пришел и ушел. Нет, не ушел. И никогда не уйдет. Он там, за окном, машет, назло врагам, ярким кумачиком...
...На Смоленской что ни дом, то огнем обожжен, то снарядом побит. Прохожих не густо. Больше русские. Идут, понурив головы, будто решая, своя земля под ногами или навек чужая: проклятые оккупанты!
