— Поедем с нами, Коншак! Завтра же воскресенье. В кино сходим, на базаре побываем.
Санька решил, что такого случая пропустить никак нельзя. Он вопросительно посмотрел на мать.
— Поезжай, Саня! — обрадовалась Катерина. — На почту зайдешь, письма спросишь.
— Это же Тимкино дело.
— Тихий он очень… ему, поди, и писем недодают. А ты побойчее поговори там, побеспокой людей. Может, отцово-то письмо в уголочке завалялось, лежит себе и лежит. Хорошенько пусть поищут.
— Ладно, зайду, — согласился Санька.
Утром он помог неповоротливой Евдокии запрячь лошадей. Сам надел хомут на вислогубого, старого Муромца, затянул супонь, завязал чересседельник. Наконец тронулись в путь.
Санька с Петькой ехали на Муромце впереди, Евдокия на другой подводе — сзади.
По дороге подводы нагнали Тимку Колечкина.
— На почту? — спросил Санька. — Садись, подвезем.
Тимка забрался на телегу, снял широкий картуз и вытер вспотевший лоб.
— Запарился, почтарь?
— Тяжелая у меня работа, Коншак.
— Что так?
— Если письмо — у которых муж или там сын живой на фронте, так ничего. А намедни вот Ульяне Князьковой извещение привез: муж пропал без вести. А у нее пятеро ребятишек осталось. Третьего дня тетке Даше — сына убило. На той неделе — Вороновым. От меня люди, как от чумного, теперь шарахаются… Да и тятька все вспоминается. Нет, пусть другой кто за письмами ходит…
— Ну-ну, — вздохнул Санька. — Раз поручено, доставляй. — И, помолчав, спросил: — У тебя отец кем на войне был?
— Сапер… Тоже работа тяжелая. На мине подорвался. — И Тимка часто заморгал глазами. — Если бы тятька был жив, разве я бросил бы школу? Учился бы в шестом классе вместе с тобой.
Санька подумал о своем отце. Почему-то вспомнился летний погожий день, когда они всей семьей отправились в Локтево, к родне в гости. Феня, разряженная, как невеста, в бусах и лентах, шагала впереди, за ней отец с Никиткой на плече, рядом с ним мать, а позади всех Санька. Он был сердит и ни с кем не разговаривал. Мать ради гостей заставила его обуть новые, скрипучие, с непомерно длинными носами штиблеты, а отец, пообещав повезти всю семью в гости в рессорной тележке, вместо этого повел их в Локтево тихой полевой дорогой.
Отец шел медленно, забредал по пояс в пшеницу, перебирал пальцами колосья, щурил глаза.
— Мать, ребятишки! Благодать-то какая! Завалимся хлебом к осени.
Потом, нарвав пустотелых дудок, он принялся мастерить дулейки, которые пели птичьими голосами; из стеблей пшеницы делал пищалки с жалостливым, тонким звуком; из веток ивы и ракиты — оглушительные свистульки. Невероятный концерт огласил окрестность. Ребята гудели, свистели, издавали соловьиные трели.
