- В городе, - тихо говорит лесник. - Он бежамши вместе с сыном моим, и через сына я имею записку его к вам.
- Давайте-ка!
- А как? Она в шапке зашита, да и прочитать здесь нельзя - темно.
Верно, нельзя. Всё вокруг мокро, всё течёт тёплыми потоками, словно тает от радости, всё дышит глубоко, влажно, жадно чмокает и шепчет благодарными шёпотами к тучам, носительницам влаги земной.
- Идём скорее! - говорю.
Мелькнул за чёрными деревьями жёлтый глаз огня, уставился во тьму, прободая её, и дрожит встречу нам, как будто тоже охвачен нетерпением.
Встали у сторожки, осевшей к земле боком, лесник тихо постукал в дверь; чей-то тонкий голос подозрительно спрашивает:
- Кто там?
- Отопри, Еленка!.. Дочь моя, хозяйка она же...
Вошли в сторожку: печь, нары, две короткие скамьи, стол с лампой на нём, книжка на столе раскрыта, и, заслоняя спиною окно, стоит, позёвывая, белобрысая, курносая девочка-подросток.
- Мамоньки, вымокли ка-ак! - поёт она ломким голосом.
- А ты, чем дивиться, самоварко вскипятила бы! - снимая мокрую одёжу у порога, говорит лесник.
- Да я и вскипятила.
- Ну, и умница! Вот теперь сухое надеть хорошо, да, кроме штанов, нету одёжи-то запасной. Ну-ка не гляди-ка, Еленка, я штаны пересниму...
- Есть и рубаха, высохла, я её на печи посушила, - говорит дочь, бросая ему серый комок тряпья, и озабоченно ставит на стол маленький жестяной самовар, кружки, кладёт хлеб, быстрая и бесшумная. Я снимаю сапоги, полные грязи и воды, смотрю на мужика - крепкий, лицо круглое, густо обросло рыжеватыми волосами, глаза голубые, серьёзные и добрые, а голову всё время держит набок.
- Что у тебя шея-то, товарищ?
- Мужики, черти...
- За что?
- По должности!
- Больно храбёр! - презрительно усмехаясь, говорит дочь и шмыгает носом.
- А ты - молчи! Я те дам - храбёр! - ласково ворчит лесник.
- Испугалась! - восклицает девочка и смеётся.
- Я те испугаю!
Фыркнув, Еленка дружески смотрит на меня, и я тоже смеюсь.
- Приехали трое, - беззлобно рассказывает лесник, укладывая мокрую одёжу на пол, - я их, значит, застиг, ну и вышла сражения. Одному я дробью в ноги шарахнул...
- Надо было! - ворчит Еленка, снова неодобрительно фыркая.
- А другой дрючком по башке как даст мне! - продолжает он, ковыряя шапку лапотным кочедыком, - я и грохнулся...
- Что ты шапку-то рвёшь! - кричит дочь, подбегая к нему. - Дай-ка сюда!
- На, на, закричала! Изорвёшь её - чай, она кожаная... Грохнулся я, значит, да шеей-то на сучок и напорись - продрал мясо ажно до самых позвонков, едва не помер... Земской доктор Левшин, али Левшицын, удивлялся - ну, говорит, дядя, и крови же в тебе налито, для пятерых, видно! Я говорю ему - мужику крови много и надо, всяк проходящий пьёт из него, как из ручья. Достала? Вот она, записка...
