Начал было Корней приучать Сивого также к хомуту, к оглоблям, к повозке. Только пока не к той гремливой телеге, в какую впрягалась Чалка, а к легкому тарантасику. Уроки такие пошли успешно и тут. И Сивый чрез небольшое время стал бы, как Чалка, вполне добрым ездовым конем, да уроки оборвались нежданно. Жизнь Сивого, жизнь его друзей вдруг повернула в сторону совсем иную, ни кем из них не предвиденную.
Однажды, после обычных в деревеньке дел, Корней отвел Чалку и Сивого под угор на пастбище, да на другое-то утро за ними и не пришел. Не дождались лошади Корнея ни на день второй, ни во дни последующие. Спускаться к ним мимо ельника к речке стал один лишь Колька, да и то в часы не привычные, не рассветные, порою даже за полдень.
Приходил мальчик по-прежнему с хлебною горбушкой. И, как делывал это Корней, кобылу и жеребчика оделял теперь угощением поровну, но вот уздечки рабочей с собою не приносил, в деревеньку на угор лошадей подняться не приглашал.
Мальчик гладил Сивого по склоненной, совсем уже гривастой шее, медленным, грустным взглядом обводил всё в белых, одуванчиковых шарах пастбище, смотрел на быстротекучее, живое серебро речного переката, на волнистую ширь лугов за перекатом и вздыхал почти по-стариковски:
— Эх, Сивко, Сивко… Отпрыгались мы тут с тобой, отгулялись… Скоро со всем раздольем этим нам расставаться… Папка говорит: «С самых-самых верхотур, от начальников наиглавнейших грянул на нас указ-приказ, что в такой деревеньке, как наша, людям жить отныне не положено!»
И если бы Колька был уверен, что лошади поймут каждое его слово, то о близкой напасти он бы поведал им и намного подробнее. Настолько подробно, как про все это услышал от деревенского люда собственными ушами, и в какой мере смог услышанное уразуметь сам.
Дело же было в том, что с недосягаемых для простого ума казенных высот вдруг и вправду упала, будто гром на тихую землю, бесповоротная команда сселять людей из деревушек малых в места более кучные, в поселки большие. Так-де, в куче, всем станет лучше! Что же касается деревенских хлебородных полей, сенокосных лугов, так к ним, оставленным, можно, мол, время от времени из центрового-то поселения бывать способом чуть ли не туристическим, наездным, вроде как на субботники, на трудовые праздники. В общем и тут все утрясется как нельзя прекраснее, веселее!
Но — лучше не лучше, веселее не веселее — а от приказания такого загоревала вся здешняя, на угоре, деревенька, загоревали Колькины мать и отец-тракторист.
