Черная официантка убирала со стола. Я сунул ей в карман доллар и тихо спросил:
— Кто приехал сегодня после обеда в том бежевом джипе?
— Господин полицейский начальник, мистер…
Я дружески ей улыбнулся:
— Подготовьте нам счет, рано утром мы уезжаем!
— Как вам будет угодно, господин, сейчас устроим. — И она отошла, вышагивая длинными худыми ногами.
Господин полицейский начальник!
Корнелия неуверенно посматривала на меня через край фужера. Что, если в саванне, среди ночи, я убью ее?
Медная тарелка и желтый свет лампы. Испеченная на костре лепешка. Потом только искры, полоса редкого дыма и неотступный холод. Голова на плече.
— Не спишь?
Она отрицательно покачала головой. Тени зверей у края дороги, голоса шакалов. Чтобы не привлечь внимания зверей, я погасил фары. Осталось только сияние лунного света.
Я начал с той минуты в «Де-Пайпе». Впервые я говорил с кем-то о своей жене и о «Гильдеборг». Меня это уже не пугало. «Гильдеборг» стала составной частью моей жизни, облучением, от которого мне не избавиться. U308? Крупица тайны будущей гибели мира. В конце концов, каждый будет облучен одинаково! Я снова мчался с Гутом по палубе и прыгал в набравший скорость поезд.
Она неподвижно слушала. Тень лица в холодном потоке воздуха.
— И ты с этим не согласен? — спросила она пытливо после долгого молчания, когда я кончил.
— С чем? Чтобы меня прикончили?
— Нет, конечно, — с тем, чтобы они изготовили себе атомную бомбу. Или они должны были позволить, чтобы у них все отобрали и перебили их? Ты тоже защищаешься, тебе не хочется умереть. Если бы у нас Смит сделал то же, плюнув на англичан и американцев, то никому не пришлось бы убегать.
— Не согласен, — сказал я серьезно.
— Ты ничего не понимаешь, — вздохнула она напряженно. — Ты здесь никогда не жил, европейские взгляды для Африки не годятся.
Я мрачно пожал плечами.
— Сейчас дело уже, собственно, идет не о черных и белых, дело идет не о чьей-то ферме или Южно-Африканском государстве. Взрыв — пусть он произойдет где угодно — вызовет цепную реакцию. После нее ничего не останется: ни тебя, ни меня, абсолютно никого!
— Ты преувеличиваешь. И я не верю, чтобы тебя так травили! — добавила она твердо.
Что ей ответить? Другой мир, другой образ мышления. Это не цвет кожи, вызывающий отчужденность людей. Остаток ночи мы ехали молча. Она делала вид, что спит, или уснула на самом деле. Устало я смотрев на наступающий день. Сначала темнота побледнела, потом начала терять цвет, и на востоке появилась пепельная полоса. Порывы холодного предутреннего ветра взволновали саванну. Мне надо было лучше молчать — лишнее расстройство, могу ли я что-либо изменить? Я ведь ей многим обязан.
