«Не могу одобрить этого копания в прошлом, — сказала она. — Сомневаюсь, что мадам Ксения действительно обнаружила эту женщину, но если и так, тебя это только огорчит».
«Это мне решать», — заметила Доркас. «Подозреваю, что тебе пришлось бы поехать, даже если бы это была охота на диких гусей, — сказала Фернанда. — Но давай не портить Бет удовольствие. Мы можем поговорить об этом после».
После завтрака Доркас схлестнулась с Фернандой в ее комнате, где та собиралась в путешествие.
«Я хочу, чтобы Бет сегодня была со мной, — сказала
ей Доркас. — Я не могу доверять Ванде после того, что случилось вчера и…»
«Я знаю, — прервала ее Фернанда, повязывая голову шарфом перед зеркалом. — Ванда рассказала мне, что тебе померещились знаки на зеркале в ванной, а потом ты ее обвинила в том, что она их стерла. Не очень-то дипломатично, дорогая».
«Там были эти знаки, — сказала Доркас. — Два белых кружка, как те, которые ты сама видела дома. Кружки как глаза у совы».
Фернанда печально на нее посмотрела: «Глаза совы! Доркас, если бы я знала, что мне делать! Я так рассчитывала, что эта поездка выветрит из тебя все эти твои аберрации сознания. Но они продолжаются, и это ужасно плохо для Бет. Эта маленькая сцена за завтраком…»
«За завтраком не было никакой сцены, и у меня нет аберраций. Я хочу только, чтобы Бет была сегодня со мной».
Фернанда резко схватила ее за плечи и повернула лицом к зеркалу трюмо: «Посмотри на себя, дорогая, ты только посмотри!»
Повинуясь силе, Доркас сердито уставилась на девушку в зеркале. Ее лицо выглядело пугающе знакомым. Это была та самая ополоумевшая, сорвавшаяся, разъяренная девушка, которую Джино сдал санитарам в сумасшедший дом — девушка, бьющаяся в истерике. Но сейчас у нее нет истерики, и у нее нет ни малейшего желания, чтобы из нее сделали истеричку. Она просто сердита, и у нее есть все на то основания.
«Ты видишь? — спросила Фернанда. — Ты действительно веришь в то, что сможешь создать для Бет спокойную атмосферу любви, в которой она так нуждается? Только не сегодня утром, моя дорогая».
Это, по крайней мере, было правдой. В этом Фернанда права. Она не может намеренно подвергать Бет побочным эффектам своего гнева, сколь бы оправдан он ни был. На первом месте стоит благополучие Бет, хотя она не хотела подчиняться Фернанде.
«Хорошо, — сказала она, — На этот раз я разрешу Бет поехать с вами. Но вопрос не решен. Что-то происходит, и я не собираюсь отдыхать, пока не найду, кто пытается до меня добраться и зачем».
