Наркомпрос с его Отделом охраны памятников старины и произведений искусства может во всякое время дать отчет всему человечеству в своих работах в этом направлении и с уверенностью заявляет, что не только международный пролетариат, лучшая часть цивилизованного человечества, но и всякий честный человек должен будет отдать дань уважения этому колоссальному усилию.
Не на отдельные разрушения надо обращать внимание—-они имели бы место в любой, даже самой просвещенной стране, — а на то, что в стране, преступно задержанной в своем развитии на стадии варварства, это разрушение не приняло широких размеров и было превращено силой народа, силой рабоче–крестьянского правительства в мощную охрану народного достояния.
Впервые — журнал «Коммунистическое просвещение», 1920, № 1,с. 24—26.
Перепечатано в сборнике «Искусство и революция» (М., 1924) с добавлением второй главы, представляющей собой интервью, данное в 1922 г. в Петрограде «Красной газете» (дневной выпуск, 5 ноября, № 252) по случаю пятилетнего юбилея Октября. Текст, с небольшими сокращениями, взят из последнего источника; исправлены явные стилистические погрешности стенографической записи.
Печатается по тексту кн.: Луначарский А. В. Об изобразительном искусстве, т. 2, с. 61—66.
Для пролетарского революционного государства, для Советской власти вопрос об отношении к искусству ставится так: может ли что–нибудь революция дать искусству и может ли искусство дать что–нибудь революции?
Само собой разумеется, государство не имеет намерения насильно навязывать революционные идеи и вкусы художникам. От такого насильственного навязывания могут произойти только фальсификаты революционного искусства, ибо первое качество истинного искусства — искренность художника. Но кроме насильственных форм есть и другие: убеждение, поощрение, воспитание новых художников. Все эти меры и должны быть употреблены для работы по революционному вдохновению искусства.
Для буржуазного искусства последних времен крайне характерно полное отсутствие содержания. Если там имелось еще кое–какое искусство, то это были, так сказать, последыши старого.
Чистый формализм бил через край повсюду: в музыке, живописи, скульптуре и литературе. От этого страдал, конечно, и стиль. На самом деле никакого стиля — в том числе ни стиля быта, ни стиля архитектурного — последняя эпоха буржуазии совсем не смогла выдвинуть; она выдвигала только причудливый и нелепый эклектизм. Формальные искания выродились в чудачества и штукарство, или в своеобразный, довольно–таки элементарный педантизм, подкрашенный разными головоломными умствованиями — ибо подлинное совершенство формы определяется, конечно, не чисто формальным исканием, а нахождением формы, наиболее общей для всего народа, соответствующей характерным чувствованиям и идеям всей массы в данную эпоху.
