Неожиданно, словно чертик из коробки, на вершине взгорка появился солдат. Он высунулся по пояс, деловито поправил маскировочный дерн. В солнечном свете матово засветился вороненый ствол пулемета.
— Вот так, генерал, — сказал Русских. — Готовь гранаты. Там пулеметный расчет. Близко подбираться не будем. Метров на тридцать — и по моему сигналу.
— Хорошо. Чего они всполошились?
— Похоже, у нас зашумели. Добрались наши, их встречали.
Разведчики отползли в перелесок и оказались в тылу у вражеских пулеметчиков. И отсюда взгорок выглядел как обыкновенный взгорок.
— Хорошо, гады, замаскировались, — шепнул Федор.
Командир кивнул. Они находились уже в метрах пятидесяти от огневой точки. И тут шальной, снаряд, пущенный артиллеристами, вздыбил землю около разведчиков.
Всплеск взрыва ослепил Федора. Грудь его сжали тиски, и никак не удавалось вздохнуть.
«Дышать… дышать», — забилось в мозгу.
Он сумел вздохнуть, а открыть глаза было уже легко. Облако, стоявшее прямо над ним, колыхалось и норовило соскользнуть вбок, скатиться куда-то. Что-то черное, красное застилало глаза.
«Русских. Где Русских?» — и тут Федор повернулся, увидел младшего лейтенанта. Тот полз к нему.
— Федор! Жив!
— Жив, Антон, жив! — Федор вдруг почувствовал, что может двигаться. Он быстрым движением провел по лицу, размазал кровь. Но это пустяк, боли он не ощущал.
Они подползли друг к другу, прижались головами. Русских дышал тяжело, прерывисто:
— Жив… жив, Федя…
— И ты, пошли к своим…
Младший лейтенант помолчал:
— В живот меня… Понимаешь… Не выйти мне.
— Дотащу.
— Уходи! Слышишь, я приказываю — уходи.
Федор отодвинулся даже, чтобы увидеть лицо младшего лейтенанта.
— Не в себе ты, Антон Петрович… Не пойду один… И отсюда не уйду…
— Доннер веттер! Ахтунг! — донеслось до разведчиков.
Фашисты копошились у пулемета и не оглядывались назад, туда, где разорвался снаряд.
— Уходи… уходи… пока не… — Русских упал лицом в землю.
— К чертовой матери! Не пойду! Гады! Они-то живы.
Ярость, ослепляющая, как взрыв, охватила Федора. Он поднялся. Взял в левую пистолет, в правую — гранату и двинулся к пулемету. Он шел не скрываясь.
Перед взгорком он остановился, хотел отереть кровь — она застилала глаза, — но только размазал ее по лицу.
Он мог бросить гранату отсюда, снизу — пять метров отделяло его от окопа, И кинул бы гранату, стоило кому-нибудь из фашистов оглянуться. Но они занимались пулеметами… И теперь его ярость стала холодной и веселящей. Федор усмехнулся и поднялся на взгорок. Расставив ноги, занес гранату и заорал:
