— Не знаю… — говорю. — Просто не думала об этом.
— Беда в том, — говорит Игорь, — что те, кто что-то делают, почему-то постоянно делают не то. Начинают что-то организовывать. Командуют. Стреляют.
— В том-то и дело, — говорит Томас. — Они делают не то, что надо.
— Не бывает — как надо. Просто — не бывает.
— Насколько я знаю всяческую эсхатологию, — говорю, — после того, как станет совсем уж круто, должно наступить царство вечного блаженства. Только вот я это запредельное состояние что-то плохо себе представляю.
— Ты что, дура? — отвечает Игорь. — Это же символика!
— Вот именно.
Дело в том, что, по моему мнению, жизнь — во всяком случае в теперешнем ее понимании — с миром вечного блаженства никак не сопрягается. А то, что нам в лучшем случае обещают, — какое-то совершенно другое состояние. Да и никакие религии, по-моему, и не обещают жизнь. Тогда — что?
При этом в голове у меня почему-то параллельно вертелся дурацкий стишок насчет того, что если вы утонете, то, естественно, ко дну прилипнете. Полежите-полежите, а потом — привыкнете.
Вот в том-то все и дело.
— Полчаса уже прошло, — говорю, — а час пройдет еще не скоро.
— Ладно, — ответил Томас, — пошли.
И мы пошли дальше.
Этот вертолет добавил нам хлопот, потому что теперь мы все время озирались и прислушивались, и дорогу старались выбирать поближе к возможным укрытиям. А дорога пошла поганая. Теперь нужно было очень внимательно смотреть, куда ставишь ногу, а слежавшийся меж камнями лед подтаял на солнце, и было очень скользко. Не мое любимое занятие, одним словом…
Беда в том, что я не гожусь для скалолазанья.
По очень простой причине — некоторые представители человечества открыто признаются в этой своей слабости, кое-кто не признается, у кого-то она выражена больше, у кого-то — меньше, но вообще-то, это извечный страх существ человеческой породы — о нем всегда вспоминают, когда профессионально или стихийно хотят показать нечто самое страшное, изначально отторгающее человека от себя.
Высота. Страх высоты.
Обрыв отталкивает, но одновременно и тянет к себе, к самому краю, именно потому, что обостренное страхом воображение слишком четко рисует возможную картину падения. Ты в таких деталях представляешь себе каждое движение, ведущее к смертному прыжку, сопротивление воздуха, холод и замирание сердца, что невольно тянет воспроизвести все это в действительности, чтобы наконец избавиться, переболев навсегда. Высота это то, с чего нельзя не сорваться, от чего начинает потеть ладони, а сердце пропускает удар, и нога подкашиваются, и все это сопровождается такой остротой ощущений, что этот страх становится почти приятен.
