После полудня они подкатили к шикарной, утопающей в молодой зелени даче в два этажа с видом на реку. Никита расположился на просторной веранде. Это было лучшее место для работы. Обилие естественного света, ни единого постороннего звука и упоительный запах начавшегося лета будили в Никите нетерпение и творческий зуд. Закрепив на мольберте холст, нагромоздив на палитре горы красок, разложив веером кисти, он отошел в другой конец веранды и, обхватив себя руками, замер. Для каждого художника это самый главный момент в работе. Это всегда мучительные и сладостные мгновения. Мгновения, когда холст перед тобой девственно чист и ты понимаешь, что любая линия, пятно или даже точка нарушит, сломает, извратит нерожденный идеал. Гораздо проще потом, когда холст перепахан, повержен в хаос и ты начинаешь из него выкарабкиваться, исправлять, тянуться к тому желаемому, что представлял до того, как взялся за карандаш или кисть.
Валерия наблюдала за Никитой через выходящее на веранду кухонное окно. Она готовила ужин. Накрывая стол, девушка то и дело отрывалась от своего занятия и с восхищением и немного страхом смотрела на жесткое, сосредоточенное лицо Никиты, на его руки.
“Странный этот Гердов, — застывая то с тарелкой, то с чем-то еще в руках, в очередной раз рассуждала Валерия, — странный и какой-то... загадочный, что ли”. С самого начала Никита стал для всех воплощением некоего героя-победителя. Сильный, независимый, талантливый, он покорял девичьи сердца своим равнодушием и недоступностью. Для многих Гердов был точно пришельцем из какого-то другого мира. Никита, казалось, совершенно искренне удивлялся, когда на очередной вечеринке кто-нибудь из девочек начинал плотнее прижиматься к нему, намекая на возможность полной близости. Гердов удивленно поднимал брови и, чуть отстраняясь от девушки, очень вежливо говорил: “Не сейчас, барышня, не сейчас, не здесь и не со мной, простите...” После этого барышня начинала люто ненавидеть его и... еще сильнее любить.
Валерия в свои тогда семнадцать была пресыщена вниманием сверстников из “нужных”, по мнению папы, семей. Она успела попробовать все, что могло предложить время и положение капризной “золотой” девочки. Но когда на втором курсе они остались одни с Никитой и он взял ее просто, грубо и больно, Валерия поняла, что до этого все было детством и баловством. В ту ночь в его маленькой общаговской комнатенке он ломал ее до хруста, мял, как глиняную, распластывал ее тело, точно сочень, подбрасывал куда-то к потолку, нежно целовал и возвращал на место. Тогда, в ту их первую ночь, она поняла, что значит быть женщиной, как сладко ей быть. Поняла и то, что такое настоящий мужчина.
