— Уже позвали! — огрызнулась та и сплюнула кровь.
Старушка испуганно отшатнулась и передумала приближаться, махнув рукой, отошла в сторону, где стояли еще несколько зевак.
Мужчина попытался встать с земли, и тут же массивный красный ботинок девушки вновь сверкнул у его головы. Мужчина схватился за лицо, застонал и рухнул ниц. Кирш развернулась и пошла в подъезд, чувствуя, как плечи сводит неприятный озноб, Буркнув: «Блин!» — она проигнорировала лифт, пошла по лестнице пешком: от злости сердце колотилось так, что всему телу еще требовалось движение.
Завибрировал мобильный.
— Алло? — Не зная Кирш, можно было бы охарактеризовать ее голос просто как низкий, на самом же деле у нее было два голоса: вот этот— резкий, чуть хриплый, задиристый и другой — нежный, чуть обиженный. Впрочем, этот второй звучал резко — во всяком случае, обычные знакомые не слышали его никогда.
— Чего такая злая? — спросила ее трубка.
— Кто это? — Шатая через две ступеньки, Кирш оказалась у двери своей квартиры.
— Это Кот. Ты пьяная, что ли?
— Короче.
— В «Перчатку» пойдешь?
— Нет. У меня другое мероприятие. Пока.
Кирш не любила долго объясняться по телефону с неприятными людьми или будучи в дурном настроении, Она была уверена, что тактом всегда можно пренебречь ради… Впрочем, относительно возможных мотивов Кирш лукавила – на самом деле она боялась даже интонацией выдать свою слабость. Болтливые люди расплачиваются за инерцию слова, умные понимают его потенцию, а значит, предвидят последствия сказанного; Кирш не была уверена в своих силах и осторожничала со словами, «Самый громкий крик— тишина…» — как пелось в ее любимой песне старой питерской группы «Пикник», Кирш напевала эти слова себе под нос, открывая дверь своей квартиры (она пела, присвистывала или отстукивала мелодии, когда хотела успокоиться, никогда — в хорошем расположении духа).
Драка была ни при чем: в кафе «Перчатка», традиционное место сбора таких, как она сама, Кирш сегодня не собиралась по другой причине.
В этом не особенно известном для несведущих людей клубе Кирш привыкли видеть по четвергам и субботам. Это обычно. Но уж если там случались любительские бои по кикбоксингу, на ринге Кирш появлялась и в другие дни. Благодаря своим длинным ногам она вела бой на длинной дистанции, и зрители восторженно приветствовали, когда она уверенным джебом нокаутировала измотанного вконец суетливого партнера. Несколько влюбленных взглядов по ту сторону ринга отмечали при этом, что поведение Кирш на ринге мало отличается от ее тактики общения в обычной жизни. Ей нравилась дистанция, и она знала о неизбежности удара. Плохо знающие Кирш люди удивлялись ее привычке дышать на собственный кулак. Кирш была скульптором и художницей. Руки являлись частью профессии, и, когда они были перепачканы краской, глиной или тисом, они казались Кирш не частью ее самой, а таким же инструментом, как кисть или карандаш. Но если руки были сжаты в кулаки, они принадлежали лишь ей, и тогда художник в ней мгновенно преображался в бойца. И она считала, что это совершенно правильно, потому что так уж устроено все на свете; есть идея, слово, и есть действие, кулак. И пусть слова — это смысл, пусть они даже могут строить или рушить, зато кулак чаще, чем слово, способен что-то защитить. Она не раз в душе радовалась, что эти два качества так органично сочетаются в ней…
