- В Москве, в тюремном замке, студенты пели...
- Ты там сидел?
- А как же!
- За фальшивки?
- Нет! Ведь это так, шутка, что я фальшивками занимался; меня за бродяжничество сажали и по этапам гоняли. А раз я попал по знакомству: познакомился в трактире с господином одним и пошёл ночевать к нему. Господин хороший. Ночевал я у него ночь, а на другую - пришли жандармы и взяли нас обоих! Он, оказалось, к политике был причастен.
- Что такое политика эта? - удивлённо спрашивает Стрельцов. - Вон, сказывают, у одной мещанки в городе сына, солдата, посадили...
- У Маврухиной это!
- Помешалась она, говорили бабы...
- Политика - разно понимается, - спокойненько объясняет Тиунов. - Одни говорят: надобно всю землю крестьянам отдать; другие - нет, лучше все заводы рабочим; а третьи - отдайте, дескать, всё нам, а мы уж разделим правильно! Все однако заботятся о благополучии людей...
- Ну, а насчёт мещан как?
Бурмистров, обернувшись к Стрельцову, строго заметил:
- Мещан политика не касается!
Кривой, поджав губы, промолчал.
С реки поднимается сырость, сильнее слышен запах гниющих трав. Небо потемнело, над городом, провожая солнце, вспыхнула Венера. Свинцовая каланча окрасилась в мутно-багровый цвет, горожане на бульваре шумят, смеются, ясно слышен хриплый голос Мазепы:
- Да, - пэрэстаньте!
Вдруг раздаётся хоровое пение марша:
Как-то раз, перед толпою
Соплемённых гор...
- Погодите! - грозя кулаком, говорит Бурмистров. - Придёт Артюшка - мы вам покажем соплемённых!
И орёт:
- Артюшка-а!
Павел Стрельцов неожиданно и с обидою в голосе бормочет:
- Вот тоже сахар возьмём - отчего из берёзового сока сахар не делать? Сок - сладкий, берёзы - много!
Ему никто не отвечает.
- Также и лён, - почему только лён? А может, и осока, и всякая другая трава годится в дело? Надо всё испробовать!
Заложив руки за спину, посвистывая, идёт Артюшка Пистолет, рыболов, птичник, охотник по перу и пушнине. Лицо у него скуластое, монгольское, глаза узкие, косые, во всю левую щёку - глубокий шрам: он приподнял угол губ и положил на лицо Артюшки бессменную кривую улыбку пренебрежения.
- Зачастили? - говорит он, кивая головой на город. - Ну, перебьём?
Бурмистров встаёт, потягивается, выправляя грудь, оскаливает зубы и командует:
- Начинай! Эх, соплемённые, - держись!
В сырой и душный воздух вечера врываются заунывные ноты высокого светлого голоса:
Ой, да ты, кукушка-а...
Артём стоит, прислонясь к дереву, закинув руки назад, голову вверх и закрыв глаза. Он ухватился руками за ствол дерева, грудь его выгнулась, видно, как играет кадык и дрожат губы кривого рта.
