- Ну и башка! - изумлённо говорит Зосима, опуская длинные жёлтые ресницы на огромные, мутные глаза.
За рекой, на бульваре, появляются горожане: сквозь деревья видно, как плывут голубые, розовые, белые дамы и девицы, серые и жёлтые кавалеры, слышен звонкий смех и жирный крик Мазепы:
- Рэгэнт? Та я ж - позовить его!
Заречные люди присматриваются и громко сообщают друг другу имена горожан.
- Исправник вышел! - замечает Бурмистров, потягиваясь, и ухмыляется. Хорошо мы говорили с ним намедни, когда меня из полиции выпускали. "Как это, говорит, тебе не стыдно бездельничать и буянить? Надо, говорит, работать и жить смирно!" - "Ваше, мол, благородие! Дед мой, бурмистр зареченский, работал, и отец работал, а мне уж надобно за них отдыхать!" "Пропадёшь ты", говорит...
- И по-моему, - говорит Ключников, зевнув, - должен ты пропасть из-за баб, как брат твой Андрей пропал...
- Андрей - от побоев! - говорит Зосима. - И вину сильно прилежал...
Бурмистров осматривает всех гордым взглядом и веско замечает:
- Не от вина и не от побоев, а - любил он Фелицату! Кабы не любил он её - на что бы ему против всех в бой ходить?
Берегом, покачиваясь на длинных ногах, шагает высокий, большеголовый парень, без шапки, босой, с удилищами на плече и корзиною из бересты в руках. На его тонком, сутулом теле тяжело висит рваное ватное пальто, шея у него длинная, и он странно кивает большой головой, точно кланяясь всему, что видит под ногами у себя.
Павел Стрельцов, суетясь и волнуясь, кричит встречу ему:
- Сим! Иди скорей!
И, стоя на коленях, ждёт приближения Симы, глядя на его ноги и словно считая медленные, неверные шаги.
Лицо Симы Девушкина круглое, туповатое, робкие глаза бесцветны и выпучены, как у овцы.
- Ну, чего сочинил? Сказывай! - предлагает Стрельцов.
И Ключников, ласково улыбаясь, тоже говорит:
- Барабань, ну!
Шаркая ногой по песку и не глядя на людей, Сима скороговоркой, срывающимся голосом читает:
Боже - мы твои люди,
А в сердцах у нас - злоба!
От рожденья до гроба
Мы друг другу - как звери!
С нами, господи, буди!
Не твои ли мы дети?
Мы тоскуем о вере,
О тебе, нашем свете...
- Ну, брось, плохо вышло! - прерывает его Бурмистров.
А Тиунов, испытующе осматривая поэта тёмным оком, мягко и негромко подтверждает:
- Священные стихи не вполне выходят у тебя, Девкин! Священный стих, главное, певучий:
Боже, - милостив буди ми грешному.
Подай, господи, милости божией...
Вот как священный стих текёт! У тебя же выходит трень-брень, как на балалайке!
