Через тридцать секунд я увидела его. Он возник в дверном проеме в одном из темных углов и подошел ко мне, сдержанно кивнув. Нет. Внешне он не изменился ничуть. Но куда подевался его горящий взгляд?
— Разве Евстантигма не сообщил тебе все, что положено? — неприветливо, как я и ожидала, спросил он.
— Я здесь не за этим. Однако, так ты меня встречаешь?
Он ничего не ответил, даже не взглянул на меня как следует, а лишь вскользь и угрюмо. Зато я его разглядывала пристально, и с каждой молчаливой минутой понимала, что сбывались мои худшие предчувствия. Речь теперь не шла и пресловутой скуке титана, это было чем-то более серьезным и пугающим.
— Ты очень изменился.
— Пусть тебя это не волнует.
— Напрасно ты. Меня это не волновать не может.
— Что так?
— Ты же знаешь…
— Я ничего не знаю! — резко перебил он меня. — В том-то все и дело!
— В чем?
Он не ответил, нахмурился по своему обыкновению и ушел в себя. Может быть, он надеялся, что я обижусь сейчас на его грубость и уйду? Но он видимо забыл, что я здорово изменилась с тех пор, как мы виделись с ним в последний раз. Я уже не была той упрямой и самонадеянной девчонкой, готовой надуться на любой пренебрежительный жест или неприветливое слово. Теперь я была способна многое понять, по-иному оценить и простить. Но о чем он толковал сейчас, я не могла уяснить. Одно я с огорчением признала: он действительно не хотел меня видеть. Ладно. Гордость я запрятала подальше. В конце концов, как равная по рангу я имела право знать, что творится в голове моего соседа и, самое главное, что у него на сердце.
— Я хочу выяснить, что твориться с тобой, потому что мне необходимо знать, что происходит в соседнем мире! — перешла я на резкий тон.
— А что там происходит? — безразлично переспросил Гавр.
— Ты совершенно запустил наместничество. Твои границы открыты, твой народ живет, как ему вздумается.
— Мой народ, как ты выразилась, не нуждается во мне.
— С чего ты взял?
— Ты это и сама понимаешь, не притворяйся. Они и до титанов жили так, как сейчас. Без всяких правителей. И сейчас не пропадут, им даже лучше будет.
— Знаешь, что?! Ты становишься опасным для своих соседей.
— Так это тебя волнует?
— Признай: это уже достаточная причина для волнений.
— А ты процветаешь, — произнес он с изумившей меня какой-то детской завистливостью.
— Не я, а Медные Горы. О себе я бы этого не сказала.
— Отчего же? Что мешает тебе процветать?
Все это время он не отводил взгляда от чрева камина, давно уже, судя по всему, не топившегося. И разговаривал будто не со мной, а с кем-то, кого представлял себе в этот момент. Почему-то я решила быть жестокой:
