С удивлением, даже с огромным удивлением Сережа заметил, что многие этого вовсе не помнят: ну, было и было — подумаешь!
Потом, конечно, вспомнили.
— Опоздала минут на пять, — отчеканила Таня. — Так зачем же ей было идти в учительскую?
— За журналом! — крикнул Тренер и сам на себя удивился, как бывает, когда приходишь в комнату смеха, где кривые зеркала. Иным смешно, а ты глядишь — и странно видеть себя с такой дикой рожей. Вот и Тренеру-Гарьке стало странно, что он сморозил этакую глупость.
Но Садовничья для наглядности не стала издеваться над ним. А сказала — опять всему классу:
— А ведь за журналом специально был послан Годенко! Так зачем же она в учительскую бегала? Представьте: сперва на четвертый этаж, потом обратно на третий. А время урока идет. И любой ее может спросить: вы почему не с классом?
Ух, как она говорила! Словно Алена Робертовна была уже не учительницей, а просто как все они — как Годенко, как любой. Сереже неловко стало. Так нам всегда бывает неловко, если человека ругают за глаза… Ну так встань, чего же ты! Не решился против Тани…
— Но ведь Алена же сказала: «Я видела журнал в учительской», — звонко и повелительно произнесла Серова.
— Прибежала, посмотрела на журнал и опять бегом в класс? — Таня засмеялась. И жутковатый это получился смех — холодный, безжалостный. Наступила тишина.
Вдруг поднялась Самсонова. Сережа обратил внимание на то, как она бледна.
— Ты что хочешь сказать-то?!
— Ничего… Только одно. Вину Годенко нельзя считать полностью доказанной.
Так эти двое почему-то и остались у Сережи в памяти. Весь класс сидит. А они стоят — прямые, каменные и смотрят друг другу в глаза. Самсонова здоровенная, почти настоящая тетя. А Таня хотя и поменьше, но зато решительность — как у летящей в цель пули.
Не долго прожила эта странная сцена. Опомнившись, Серова вскочила — чтоб и ей тоже оказаться позаметней:
— В таком случае, я предлагаю…
Договорить ей не дали. Или, может, ей и нечего было договаривать. Потому что уж очень легко она уступила Годенке.
Сперва Гришка рванулся выйти к доске — для торжественности, что ли? Но вдруг почувствовал, что это нелепо. И остановился посреди класса в проходе — пугало пугалом.
И, поняв, что через секунду он вообще ни на что не решится или кто-нибудь что-нибудь брякнет — и тогда придется орать, а то и драться, Гришка заговорил, обрывая свою речь на каждом слове, будто стрелял из пистолета:
— Я сам докажу свою невиновность. И кончайте… развлечения!
