«Бан Кван» оказалась мрачнее, чем я предполагал. Крепость со сторожевыми башнями, на которых расположились вооруженные пулеметами охранники. Территорию окружали двойные стены. За первыми воротами в нос ударила вонь клоаки, а за вторыми — духовного разложения: насилия, садизма и гниющих душ. Мы прошли в жилой сектор. Фриц был наголо обрит и невероятно худ. Он вышел к нам в поношенной тюремной рубашке и шортах. Тюремный кузнец заковал его лодыжки в металлические кольца, соединив их тяжелой цепью. Фриц поздоровался с нами с прежним, присущим Старому Свету обаянием, поблагодарив за то, что мы к нему пришли.
— Хочу извиниться за то, как вел себя в наш последний день в Мюнхене в аэропорту, — сказал он.
Мать, сохраняя непреклонно суровую мину, кратко отвечала на его вопросы. Свидание длилось недолго — меньше десяти минут.
По дороге домой из тюрьмы мать признала, что я правильно поступил, что настоял на свидании с Фрицем. Она решила, что Будда отомстил за нее, отправив Фрица за решетку и унизив в ее глазах. А когда я чихнул от невыносимой вони, спросила:
— Was ist los? Bist Du erkaeltert?
*
Фраза прозвучала в моей голове, потому что мать и сейчас повторила ее, наклонившись надо мной и улыбнувшись. Я схватил ее за руку, словно ненасытный любовник, но от слабости почти не мог говорить.
Отойдя от дел, она немного раздалась, грудь стала полнее, плечи шире, теперь ей было пятьдесят, но она не потеряла своего.
И старалась не терять. На ней было малиновое платье, открывающее смуглые плечи и часть ложбинки между грудями, фирменные черные с малиновым кожаные туфли на довольно высоком каблуке, на шее золотой Будда на толстой цепочке, на запястье массивный золотой браслет, в ушах каплевидные золотые серьги. В руке черная с малиновым сумочка, подделка под Гуччи. Глаза довольно сильно накрашены, а аромат духов тот самый, который я запомнил с Парижа, потому что после поездки во Францию она вдвое чаще жаловалась, как трудно обходиться без денег. В волосах — ни следа седины, заплетенная сбоку коса не подколота, а свободно перекинута через плечо, отчего мать похожа на дорогую проститутку. Она села рядом с кроватью и закурила красное «Мальборо».
— Хочешь затянуться?
Я покачал головой.
— Плохо тебе, дорогой? Я бросилась сюда, как только полковник рассказал, что случилось. Что ты делал в том доме так поздно ночью? — Мать поежилась и накрыла ладонью мою руку, лежащую на простыне. — Хирург говорит, что ты поправишься. Он очень хороший человек. Самый длинный порез в Крунгтепе, но неглубокий — вот что он мне сказал. — Она с любовью посмотрела на меня, словно я был мальчишкой и, расшалившись, свалился с лестницы. — Чем тебе помочь? Ты что-нибудь хочешь?
