Умна Синьора Уия, она играет наверняка! Потому что на мили и мили вокруг — ни единого деревца, чтобы построить плот. А зачем нам плот?
— Мореход! — кричу я, подняв лицо к небу. — Мореход! Почему тебя никогда нет, когда ты нужен?
— Почему нет? Вот он я! — довольно ухмыляется наш спаситель и поводырь во всех здешних водах. Он стоит на палубе, держась за леер, расставив ноги в сапогах с отворотами, в пижонских таких сапогах, потому что по жаре лучше всего ходить по палубе босиком. — Прошу на борт!
И мы цепочкой скучающих пляжных мажоров всходим на борт. Последним поднимается Гвиллион, неся на могучих руках тело Марка, безжизненное и бледное, точно снятое с креста.
Ожидание пахнет адом. Нет, это море пахнет серой. Воображение тщится нарисовать то, что нас ждет. Викторианский бордель, разноцветные женские тела в зашнурованных корсетах и длинных панталончиках с оборочками? БДСМ-клуб с плетьми, ошейниками, зажимами, в маслянистом блеске черного латекса? Версальские сады с хихикающими нимфами в растрепанных куафюрах? Жалобно причитающие японские школьницы с жадными глазами? Нет во мне горячего детского азарта, чтобы предвкушать посещение этих садов. Сексуальные фантазии, оставшись без хозяина, сулят не наслаждение, а смерть. Унизительную, мучительную, грязную смерть. Ею пахло море за бортом, ею пах надвигающийся берег, окружающий мир вонял ею до самого неба.
И у причала нас встретила она. Смерть. Это не мы нашли Синьору, это Синьора нашла нас.
Черное платье, обнимавшее медовые телеса, подчеркивало и недоступность, и доступность ее — все разом. Синьора была свободна и в вечном поиске, как вдова, и, как вдова, неприкосновенна и ограждена от вольностей. А вокруг расстилалось кладбище. Огромное, с одной стороны древнее камня, все в растрескавшихся саркофагах со стертыми надписями, с другой — модерновое, с новомодными памятниками и блистающими свежей позолотой «Любимому…», «Любимой…». Плиты покрывали все обозримое пространство острова. Может, обещанный Легбой город-дворец соблазнов Тентакао и находился где-то поблизости, но не так, чтобы очень близко.
— Смотри, девочка, — таинственно шепчет мне Синьора, — вот они все, наши возлюбленные, лежат тесными рядами, словно погибшее воинство. Это мы их убили. Убили тем, что не захотели их. Убили и уложили здесь, чтобы легче было плакать по ним и гордиться собой…
Мы вдвоем. Моих спутников с нами нет. Синьора Уия с каждым разговаривает наедине. Говорит им об убитых отказом возлюбленных, о мертвых любовях, которые так хороши, когда мертвы, когда можно больше не замечать, что вы не подходите друг другу — телом, умом, всей жизнью своей не подходите. Когда можно сесть на нагретый камень с четным числом роз в руке, обнять себя за колени, закрыть глаза и вспоминать преображенные фантазиями часы, дни, годы. Когда можно вылепить из уже не существующего человека образ, который впишется в твой мир, как влитой, подарит все, чего недодал, принесет все жертвы, о которых и слышать не хотел, пока был телесным, неудобным, живым.
