Следует по возможности избегать общих вопросов о расстояниях и времени. Они редко достигают цели, потому что людские представления в этом отношении отличаются большой неточностью, а слова редко соответствуют и этим неверным представлениям.
Трое мальчишек ограбили пьяного во дворе большого дома. Присяжный заседатель спросил мальчика, следившего за грабителями:
– Долго ли они шарили у него в карманах?
– Не, недолго.
– Минут пять?
– Да.
Всякий понимает, что для этого нужно меньше минуты, что это делается почти мгновенно. Нелепый ответ был вызван неразумным вопросом. На вопрос, сколько времени длилась погоня за заподозренным, свидетели обыкновенно также определяют время минутами, но в большинстве случаев оказывается, что преследуемый успел пробежать два-три дома по улице или полтора квартала. Я помню вопрос: «В котором часу вы заснули?» и на ответ «Не знаю» – новый вопрос: «А сколько времени вы проспали?»
Столь же неудачны бывают в большинстве случаев и вопросы о расстояниях. На вопрос, далеко ли отбежал подсудимый, один свидетель говорит «шагов двадцать», другой – «саженей пятнадцать», третий – «шагов тридцать».
Ненужные вопросы часто переходят в непристойные. Допрашивается женщина. Ее спрашивают:
– Вы живете в одной квартире с подсудимым?
– Да.
– Постоянно живете?
– Да.
– В одной комнате?
– Да.
Этого достаточно. Но спрашивающий продолжает:
– В сожительстве?
Этот вопрос, не будучи необходимым, переходит в оскорбление.
Разбиралось дело о покушении на уличный грабеж. Вызвана была свидетельница, изобличавшая подсудимого. К решетке подошла девушка в плисовой шубке, с пухлым, слишком красным лицом; она смотрела вниз. После двух-трех вопросов защитник спросил:
– Чем вы занимаетесь?
Свидетельница сделала какое-то движение и после короткого молчания, потупившись, ответила:
– Вы сами знаете.
Надо заметить, что перед допросом свидетельницы подсудимый, сославшись на нее, упомянул, что она «гуляет». Следовательно, защитник знал о ее печальном промысле; по обстоятельствам происшествия оно не имело никакого значения. Я знаю, что вопрос этот объясняется неопытностью защитника и недостатком вдумчивости; но спрашиваю, как мог он, посвятивший себя заступничеству за обиженных судьбой, за угнетаемых людьми, как мог он не почувствовать, что последняя из падших имеет право на жалость, а право оскорблять ее не дано никому. Но разве легче ей было оттого, что защитник не хотел оскорбить ее? В разговоре со мною он сказал, что хотел было спросить девушку, отчего у нее хриплый голос. К счастью, его добрый гений удержал его.
