— Красота! — смакуя слово, сказал Петрович. — И чего этой Зоной весь мир пугают? Тихо, спокойно, солнечно. Как на моей даче в низовьях Волги.
— Ага, только фонит немного, и вон там, — я показал ему пальцем в сторону, куда он еще не добрался со свом биноклем, — стайка веселых, судя по описанию, снорков, забавляется, гоняя футбол.
Петрович повернул бинокль в указанную сторону.
— Мать моя! — Возбужденный открывшимся зрелищем, он повернулся ко мне. — Как прыгают! Какой там Бубка! Ты только посмотри что у них вместо мячика! Чесслово голова чья-то! Сколько их? Один, два, три, еще два… Остановитесь, черти! Еще раз: один, два, еще два, один, … Опять сбился! Но десяток их там точно есть! Сколько до них? Метров шестьсот, ага?
Мне же не давал покоя совсем другой вопрос.
— Не знаю. Петрович, скажи мне, что с тобой утром было?
— Похмелье, Макс, просто тяжелое похмелье, — он ответил, не отрываясь от бинокля. — У тебя не бывает?
— Такого? Нет, не бывает. А теперь как самочувствие?
— Если честно, то не очень. Бывало и лучше.
— Идти-то дальше сможешь?
— А что?
— Испугался я. Инфаркт думал, или инсульт. Я не очень силен в симптоматике, но выглядело это страшно. Но больше всего это похоже на облучение. Я знаю, — пришлось немного соврать, — когда на атомном ледоколе шли, нам каждый день уши причесывали первичными признаками поражения. Очень похоже. Надо бы твою одежку проверить, а лучше сразу выбросить.
— Фигня, Макс. — Петрович отмахнулся свободной рукой, но как-то неуверенно. — Я ж говорю — похмелье. Хотя… при случае поменяю. Береженого бог бережет. Спасибо за заботу. Ух, что делают, черти! — Он продолжал наблюдать за снорками. — Хочешь посмотреть?
— Боюсь — сблюю. Голова-мяч не для меня зрелище.
— Ну да, ну да… А это что за зверушку они подняли? Кабан?
Я посмотрел на далеких снорков, забросивших свой футбол, и теперь увлеченно гонявших по поляне здоровенного припять-кабана.
— Точно, кабан. Слышь, Макс, я думаю, Гераклу, когда он подвиги свои совершал, с таким кабанчиком дело пришлось иметь? Под два метра в холке, ага?
— Не знаю, не присутствовал.
Послышался шум в кустах — возвращался проводник. Или не проводник? Очень много шума, гораздо больше, чем должен был производить один, даже совсем неосторожный человек. Мы с Петровичем синхронно поднялись и повернулись. Точно, гости!
Из этих, которые хуже татарина, знаком нам был только Белыч, державший руки за головой. Остальные четверо скалились щербатыми ртами, блестящими редкими рандолевыми фиксами. Каждый держал в руках по коротышу АКС74У, у одного над левым плечом торчала рукоять помповушки. Одеты все непрезентабельно, и для здешних реалий непрактично — спортивные штаны, кожаные куртки. Один из них, лет сорока, с красным рубцом от уха до горла, держал свой ствол под затылком Белыча. Он, поставив проводника на колени, остановился на краю поляны, остальные рассредоточились по поляне, отрезая нам пути к отступлению.
