— А ты поищи. Может, где убитый, понимаешь? А?
Ефрейтор нахмурил лоб под пилоткой, подумал и хлопнул себя по бедрам:
— Карашо! Хольц идет посмотреть!
— Сходи, да. Авось где-нибудь попадется. А то, понимаешь, уши пухнут, так курить хочется.
Сгребши с земли свою плащ-палатку, ефрейтор вылез в траншею. Из блиндажа было видно, как он там огляделся — в одну сторону, затем в другую — и быстро исчез куда-то.
В блиндаже воцарилась тишина, было слышно, как где-то у входа шуршал бурьяном ветер.
— Вы думаете, он не понимает по-русски? — тихо сказал Демидович.
— Кто? Немец? Возможно, кое-что понимает.
— Так как же так? — чего-то не мог сообразить Демидович. Его все больше возмущало совсем равнодушное отношение этого капитана к врагу, и Демидовича подмывало начать серьезный разговор.
— А что — как же? Он, может, мне курева принесет. Ты же не принесешь, правда? — легко говорил капитан.
— Он может полицию привести. Или своих…
— Ну и черт с ним! Если такой… Или за свою жизнь очень переживаешь? — что-то смекнув, спросил капитан.
— А вы не переживаете?
— Я не переживаю. Я уже все пережил, к твоему сведению.
— Но это не причина для потери осторожности.
— Чего-чего?
— Ну, бдительности.
Слова Демидовича, очевидно, крепко задели капитана, он рывком поднялся и сел под стеной.
— О чем вспомнил! Где же вы, такие бдительные, раньше были? Когда в Кремле с Риббентропом целовались?
Капитан так неожиданно перешел на рискованные речи, что Демидович внутренне поморщился, он таких разговорчиков не любил, от них всегда веяло опасностью. Прежде чем ответить, он немного подумал, но ответил, пожалуй, так, как и полагалось отвечать в таких случаях:
— Когда целовались, такая тогда, вероятно, политика была. В интересах державы.
— Это какой державы? Не нашей ли?
— Ну конечно, нашей.
— Ах, нашей! Вот теперь эти интересы боком и вылезают. Через умников.
— Не считайте, что там дурнее вас.
— Я не считаю. Наверное, поумнее. Но вот какое дело. Почему при их уме немцы под Москву топают? А я здесь валяюсь. Слепой. Теперь они, что ли, мне свои глаза вставят?
Демидович молчал, лежа в своем углу, а Хлебников уже лечь не мог. Видно, Демидович наступил на его больную мозоль, и он заговорил почти с отчаяньем в голосе:
— Бдительность!.. На глазах всего мира Гитлер объегоривал — этого не видели! А теперь, когда стало видно, с кого взыскать? Он же безгрешен и гениален во веки веков. А Красной армии отдуваться за эту его гениальность. Своей кровью смывать его всесветную глупость, чтобы он был безгрешен и величествен, как всегда.
