— Это я, Серафима…
— Ты, тетка? — глухо донеслось из-под земли, и Серафимка первой подошла к наполовину засыпанному входу в блиндаж.
Демидович нерешительно остановился, и только когда она исчезла там, сунулся вслед.
— Вот привела еще, — говорила кому-то Серафимка. — Не бойтесь, свой. В райкоме работал.
Демидович стоял, сильно пригнув голову, которая упиралась в низкий потолок, и во все глаза уставился в полумраке на военного с забинтованным лицом, что лежал в углу. Тот положил на полу шинели свой пистолет и откинулся на спину.
— Фамилия?
— Демидович, — сказал гость.
Здесь уже, наверное, можно было не таиться, перед ним лежал, очевидно, раненый капитан войск связи. Немного успокоившись, Демидович глянул в сторону, за Серафимку, и судорожно сжался — с другого угла на него внимательно и испытующе смотрел какой-то детина в немецком мундире с неопределенным, но сразу видно было, чужим выражением на белокуром лице. Уловив удивление Демидовича, Серафимка поспешила успокоить:
— Ладно, ладно… Как-нибудь…
“Ничего себе, как-нибудь”, — подумал Демидович, который был уже не против дать отсюда задний ход, если б только мог. Но уже, видать, ему отсюда не выйти, он уже в западне — такие мысли прежде всего появились в его голове. Капитан между тем шевельнул упрямым подбородком, показывая куда-то в сторону.
— Садись, Демидович, рассказывай. Где наши? Это немец-дезертир, не обращай внимания. Закурить имеешь?
— Не курю я… — уныло выдавил из себя Демидович.
— Не куришь? Жаль… А то у немца эти сигареты — что трава. Серафима! — кликнул капитан. — Ты не сможешь достать курева? Ну, махры там или самосада?
— Табаку? Да где ж?.. Если б какой хоть мужчина где…
— А ты постарайся. Без курева тут погибель… Так где фронт, не слыхать?
— А кто ж его знает. Но не близко.
Демидович поочередно переводил свой встревоженный взгляд то на капитана, то на немца в углу. Потом опустился под стеной у входа, закашлялся. Капитан вслушался в его кашель и, когда тот немного утих, спросил:
— Что, простудился?
— Простудился, холера на него…
— Да, надо было в избе полежать.
— Полежал ночь. Да утром полицаи выкурили.
— Полицаи? Уже и полицаи организовались? Вот сволочи! И откуда взялись? Свои? Пришлые?
— А черт их знает, — сказал Демидович, украдкой поглядывая на немца.
— Пилипенки, Пилипенки это, — поспешно вставила Серафимка. — Больше некому. Они — паскудные люди.
Хлебников немного повернул голову в ее сторону.
— Ты еще здесь, Серафима? Так позаботишься о куреве, а?
