— То когда-то было… — бросил Жила.
— Было. А теперь…
Носатый запорожец махнул рукой.
— Перевелась Сечь. Видно, скоро её вконец разрушат. Царицыны люди всё здесь околачиваются, одни её указы какие-то возят, другие в пушки заглядывают да челны щупают, а третьи, черт бы их побрал, так те и вовсе не знать зачем толкутся. Не та Сечь, не та. Даже татары не те стали. Не разберешь — мирные они или немирные. Едут к нам с товарами, а мы к ним; до чего дошло — нанимаемся друг к другу.
Максим подержал коряк в руках, вылил варенуху и молча повесил коряк на бадью.
— Почему не пьешь, сам говорил дорогой, что хочешь напиться? — удивленно поднял брови Роман.
— Хотел, да уже расхотел.
— Не разберу я тебя, Максим, — Роман оборвал кусок тарани, пососал и снова положил на цебер. — Чудной ты какой-то. Иной раз привередничаешь, да только не должно бы этого быть. Откуда бы взяться этим прихотям?
— Не приставай! — бросил Зализняк, вынимая из медного кольца на поясе трубку.
— Нет, ты скажи, почему ты такой? — не отступался Роман. — Неужели тебе не хочется выпить?
— Хочется… как голодному по нужде выйти.
Роман приготовился сказать какую-то колючую остроту, но его перебил Хрен:
— В самом деле, отстань! Чего ты прицепился к человеку, как злыдни к нищему. Не хочет, и пускай. Ты, Максим, насовсем в Сечь?
— Через неделю домой поеду.
— Может, в нашем курене останешься? Что тебе дома — злыдни стеречь?
— А что у вас делать? Коней Карасевых пасти? Я их у аги напасся.
— Ого, у Карася есть что пасти. Двести восемьдесят жеребцов, — обронил какой-то запорожец, лежавший в тени за цебром.
— Двести восемьдесят! — даже Роман поднялся. — Больше, Максим, чем у нашего аги было. И вы держите такого в курене?
— Ты, парубок, видно, мало ещё горя видал. Помолчи, лучше будет.
— Чего же молчать, — возмутился Роман, — разве и на Запорожье не вольно говорить правду!
Наступило длительное молчание. Только нудно потрескивал фитиль да какой-то запорожец чавкал, обсасывая тарань.
— Видишь, хлопец, — загадочно и не торопясь проговорил Хрен, — вольно-то вольно, а только дурней всегда бьют.
Роман блеснул глазами.
— Смотри, дядько, чтобы я за такие слова по шее не заехал, хоть ты и старше. А то можно и на кирею встать.[21]
— Не горячись, меня пугать нечего, — спокойно промолвил Хрен. — Я уже, сынок, дважды стрелялся на кирее. Это не бог весть что, было бы только из-за чего. Я тебе плохого не желаю, молодой ты, можешь в беду попасть.
Носатый запорожец протянул коряк:
