. Оторопев от такого нахальства, граждане на мгновение застыли, чем метатель и воспользовался, хладнокровно завладев креслом.
Томиться предстояло до утра. Молодец выбрал удобную позу и, склонив на спинку голову, прикрыл глаза.
Заснуть ему мешал неопрятного вида старичок, явно претендовавший на тоже место. Старик маячил взад-вперед и, как бы невзначай цепляясь за ботинки почивающего молодца, сварливо ворчал:
— Клюшки расставляют тут всякие… Нормальным людям проходу нету. Эхма, бездельников развелось.
Бездельник лениво открыл один глаз и беззлобно пригрозил:
— Мужчина, будете нарушать общественную дисциплину — арестую.
— Брешешь ты все. Никуда ты меня не арестуешь, — отозвался старик и расположившись прямо на полу, принялся мостить из своих пожитков подобие подушки. При этом его узел подозрительно постукивал о кафель, издавая глухой металлический звук.
— Э, а ты, часом, не террорист, мужик? — спросил скучающий молодец. — А то мне выспаться надо.
— Не-а, не террорист, — признался старик, старательно произнося трудное слово. — Я бомж. Бомж Бруевич.
— Кто?
— Без определенного места жительства Бруевич. А ты кто будешь?
— Сомж Мамай, — представился молодой человек.
— Чего?
— С определенным местом жительства Потап Мамай.
— А, не слыхал, — откровенно сказал старик, скручивая козью ножку. — Значит, ничего живешь? А меня вот не сажают. Третью зиму маюсь, в тюрьму по-человечьи посадить не могут.
— Воровать пробовал? — участливо спросил Потап.
— А как же! Только щас на копейку украдешь, а морду набьют на целый рубель.
— Потерпевшие бьют?
— Какие там потерпевшие! — горестно отмахнулся Бруевич. — Воры ж и бьют. Воров щас больше, чем потерпевших, понимаешь.
— А президента материть пробовал?
— Кто ж за это посадит!
Мамай задумчиво посмотрел на огромную пыльную люстру.
— Ничего, — проговорил он, — ничего, когда я стану президентом — приходи, помогу.
— Чем же ты мне поможешь?
— В тюрьму посажу.
— Вот спасибо, — поблагодарил бомж, укладываясь, — приду.
— А пока жениться тебе надо, фиктивно. Чтоб прописка была. Прописка будет — тогда посадят.
— Это верно. Меня первый раз с пропиской сажали.
Помолчали.
— И за что ж ты срок мотал? — полюбопытствовал Потап с настороженностью, какую обычно испытывают люди несудимые к судимым.
Старик подложил под голову свой картуз и охотно ответил:
— Статья двести двадцать четыре-прим, а вторая ходка — по двести четырнадцатой.
— Занятие бродяжничеством или попрошайничеством либо ведение иного паразитического образа жизни — от одного года до двух лет, — быстро проговорил Потап Мамай, проявив тем самым недюжинные познания Уголовного кодекса. — А вот двести двадцать четыре-прим что-то не вспомню.
