Подросток вперил в Нину серьезные голубые глаза: в них были любопытство и настороженность. Нинины глаза встретились с глазами мальчика. Оба напряженно, испытующе посмотрели друг на друга.
— Ты что, Артем, не узнаешь старшую сестру? — спросил Григорий Михайлович. — Помнишь, Нина приезжала к нам до войны в Сухиничи и катала тебя на санках?
— А-а… — рассеянно протянул Артем и по-взрослому подал руку. Нина порывисто обняла парнишку и поцеловала в лохматую голову: волосы его отдавали весенней свежестью. Артем резко отстранился и потупился, смущенный неожиданной лаской.
Высунув из-за полога головы, в маленькую комнатку уже заглядывали Сережа, Володя и Милочка. Отец тут же строго предупредил детей:
— Нина будет жить одна, и я запрещаю вам переступать этот порог без ее ведома: она не совсем здорова. И ты, Нинушка, не особенно их привечай, а то не будет тебе покоя. Им только дай повадку!
Григорий Михайлович с Артемом вышли из Нининой комнаты.
Оставшись одна, девушка осмотрелась и, заметив на стене, около шкафа, старенькое, с «веснушками», зеркало, заглянула в него: «Ой, как раскудлатилась! И лицо почему-то красное…» Нина причесалась и прошла в большую комнату.
В это время с улицы Анна Никитична внесла кучу высохшего белья, пахнущего ветром и солнцем. Сложив его на печку, стала собирать ужин.
Солнце уже было на закате и, огромное, красное, отражалось в окнах огненными бликами.
Нина взяла на руки Павлика и села с ним за стол. Вслед за ней уселись и остальные дети. Отталкивая Володю и прижимаясь к Нине, Милочка ревниво пролепетала:
— И я с тобо-ой…
Усевшись за стол напротив «дочери», Григорий Михайлович любовался ею, окруженной детишками, удивлялся и радовался тому, как легко и быстро входит Нина в свою роль, располагая к себе младших «братишек» и «сестренку». Потом с улыбкой начал рассказывать:
— Мать, слышь, иду я с Артемом домой, а соседка-балаболка встречает нас на улице, около двора, и тараторит. «Ой, какую радость-то тебе, Михалыч, господь бог послал! Дочка-старшуха пришла. Ну прямо вылитая лицом в тебя, и если бы ты, кой грех, стал бы отказываться от нее, никто бы тебе не поверил. Как две капли воды…»
Ставя на стол большой чугун с тушеной картошкой, Анна Никитична хмуро проговорила:
— Теперь уж никто не будет знать: только сыч, да сова, да людей полсела.
— Ну и пускай мелет, — усмехнулся Григорий Михайлович, взглянув на Нину. — Бывает, что и пустая болтовня в толк идет…
Артем повел на отца вопросительно-пытливым взглядом, и тот понял, что напрасно обмолвился при детях: как бы нечаянно не повторили где-нибудь эти слова.
