Говорили, будто она преподавала в Ленинграде во время блокады.
Но это сколько ж ей должно быть лет?.. Просто невозможно поверить!
Хотя чего уж проще — взять да узнать. Ведь встречаются с человеком пять раз в неделю. Но всё лень, всё как-то руки не доходят.
Она была совершенно седая, с большими, чуть навыкате серо-голубыми глазами, худая, бледная и на переменах курила в учительской «Беломор».
Стелла до прихода математички успела рассказать про вчерашний вечер. Но ответить ей Машка уже не успела. И начала отвечать сразу, как только математичкину власть перерубил звонок:
— Надо всё узнать, Романова. Надо ему звонить… Не бойся, я тебя прикрою.
Может, это и глупость, но Стелла сразу почувствовала облегчение, что Машка будет рядом. Уж она-то в случае чего как кошка вцепится!
А в случае, собственно, чего?..
Наконец они отсидели своё и вышли на волю, на солнце. Народ тут же распался, растаял, словно незнакомый, они остались с Машкой вдвоём. Побрели по тротуару. И сейчас же со всех сторон из воздуха к ним потихоньку стало стекаться волнение. Вскоре они передвигались в пространстве, словно две шаровые молнии. Особенно, конечно, Стелла.
А телефоны-автоматы с приветливо приоткрытыми дверями были как ловушки-громоотводы.
Почему это мышь попадается в мышеловку, вы никогда не задумывались?.. Нет, не из-за того только, чтоб в последнюю секунду жизни схватить зубами кусочек сала. Есть и поважнее что-то… понепонятней! Попробуйте постоять на высоком мосту, глядя вниз через перила. Стоишь, стоишь, и вдруг чувствуешь: прыгнуть хочется. И чем страшнее, тем больше!
Именно с этим вот чувством Стелла вошла в телефонную будку. Стала набирать номер — первые три цифры совпадали с её собственным телефоном. Значит, он жил, этот отец, где-то недалеко. Машка придерживала ногой дверь, чтобы не задохнуться в той будке-душегубке.
Гудок, гудок. «Альлё!» Голос был высокий, и «Л» он говорил особым длинным звуком.
Испуганно она посмотрела на Машку: что говорить ему — «ты», «вы»?
— Добрый день… Это говорит Стелла… — вывернулась.
«Романова» проглотила. И то была трусливая уступка. То была уступка ему. Ведь Романовыми их семья стала от Горы.
А он, видно, тоже волновался, этот отец. Принуждённо кашлянул:
— Здравствуй… Стелла… Ты где?
— На Плющихе сейчас.
— Тогда… минут через двадцать у памятника Толстому?
А это совершенно близко. Двадцать минут — даже излишне.
Они медленно пошли по Плющихе — одной из самых теперь коротких московских улиц. От неё, в сущности, осталось лишь название да десяток домов.
