Байка семнадцатая
Путь домой
Певек, дождливое раннее утро. Серое такое, хамское, ни чем непримечательное. В судоремонтном доке они – по совету Вырвиглаза – затоварились чёрным чукотским «неглом», и поспешили в аэропорт.
Рейс: – «Певек – Москва». В просторном салоне ТУ-154 присутствовали только питерские студенты, да ещё чукча средних лет – как выяснилось при знакомстве – знаменитый чукотский писатель, лауреат многочисленных премий. Хоть и заслуженный лауреат, только с чёрными зубами. Видимо, от регулярного употребления крепкого чайфира…
Прилетев в Москву, они проследовали на Ленинградский вокзал. До нужного поезда оставалось ещё часов пять. Жрать хотелось – просто ужасно. Деньги немалые оттягивали карманы, да и в рюкзаках завалялось по несколько толстых пачек, но идти в местные привокзальные шалманы что-то не тянуло. Дорогущими и неприятными они были какими-то, левыми, одним словом…
Студенты-практиканты, не сговариваясь, направились в конец самого дальнего перрона. На пустых деревянных ящиках – по устоявшейся чукотской привычке – расстелили газету «Правда Певека». Нарезали хлебушек, вскрыли банки с тушёнкой и «Завтраком туриста», разлили чукотский «негл» по сувенирным кружкам, купленным в привокзальном киоске. На кружках, естественно, красовались башни московского Кремля, украшенные пятиконечными рубиновыми звёздами…
В самый разгар трапезы к богато накрытым ящикам подошла старушка– нищенка: слёзно, Бога – через каждое второе слово – поминая, попросила хлебную корочку. Михась – добрая деревенская душа – протянул бабушке бутерброд, то бишь, кусок хлеба с толстенным слоем тушёнки. Старушка неожиданно обиделась, в сердцах плюнула и, грязно матерясь, ушла…
Вскоре к месту конфликта прибыли два широкоплечих облома, у одного в руках наблюдалась толстенная доска, у другого – нож-выкидуха.
– Что это вы, гниды, обижаете бабушек убогих? – ласково спросил тот, что с доской. – Заплатить теперь, народы, придётся за обиду нанесённую. По сотке с каждого.
– Ты на кого, на, тварь столичная, фраер гнилозубый, на, хвост поднимаешь?
На буровиков, на, чукотских, на? – тут же взвивается Михась.
Толстый Витька – и вовсе – ничего говорить не стал. Он и до Чукотки был слона здоровее. А тут, как повкалывал два месяца на ССК, рекорд мировой, как выяснилось, устанавливая, так, и вообще, окончательно заматерел – Илья Муромец в натуре. Говорливого дяденьку Витюша – его же собственной доской – крепко приложил по жбану, а тому, что был с «выкидухой», руку, держащую эту «выкидуху», сломал – к такой-то матери. Только хруст разнёсся на всю округу.
