Подлинники писем не сохранились, имеется лишь авторская копия (рукой самого Григорьева), которая до революции хранилась в неизвестном частном архиве (шесть листов копии пронумерованы цифрами 223—228, значит, они были в какой-то объемистой папке рукописей), в 1930-х годах поступила в рукописный отдел Ленинской библиотеки в Москве (ныне Российская государственная библиотека). То, что автор делал себе копию, — не свидетельство ли желания, подобно Белинскому, приватным образом распространять свои тексты?
Частные письма Григорьева значительно более откровенны, чем подцензурные статьи. Автор говорит о громадном значении книги Гоголя для собственного нравственного процесса, о прежнем болезненном, кризисном состоянии и о стремлении выйти из него, о помощи идей писателя, оказанной этому процессу.
В связи с темой собранности и ответственности человека в частных письмах более подробно рассмотрен вопрос о «натуральной школе», ставший для Григорьева главенствующим на ближайшие годы. В идее среды, обусловливающей характер и поведение человека, центральной идее писателей «натуральной школы», критик усматривает фатализм, перекладывание всех бед и недостатков на среду, на обстановку, на обстоятельства, что как бы оправдывает неблагородные поступки человека. Фатализм лишает человека свободы выбора, делает его рабом, следовательно, безответственным. Наиболее типичными произведениями «натуральной школы», которые дают повод к таким выводам, критик называет роман А.И. Герцена «Кто виноват?» и повесть Ф.М. Достоевского «Двойник». (Григорьев неправ в жесткой характеристике «фатализма» этих произведений, как весьма неточен и в обобщениях: ведь одно дело — обвинять дворянского «лишнего человека» за бездействие и сваливание причин бездействия на среду, тут критик во многом прав, другое — так же относиться к «маленькому человеку» из городских низов или к крестьянину, ибо от тех, в самом деле, при их рабском состоянии трудно было требовать свободы и ответственности).
Все третье письмо к Гоголю Григорьев посвятил женскому вопросу, лишь бегло затронутому в печатной статье. Автор письма вступает в спор с писателем, бранившим русскую женщину за полное неумение вести хозяйство (советы Гоголя были, как правило, наивными и дикими). Григорьев же считает, что в этом плане речь может идти лишь о светских женщинах, а представительницы «среднего и низшего круга», наоборот, слишком погрязли в хозяйстве, быте, отрешенно от духовности, от божественного. Что же касается женщин высшего круга, они тоже часто превращаются в «баб» (типы Маниловой или жены Собакевича): «Она верна мужу, она ведет приход и расход; да лучше бы была она неверна мужу, не вела приходо-расходной книги». Эксцентрического Григорьева не может не нести! Правда, он тут же спохватывается и начинает большой пассаж, с иронией и осуждением, что по наущению «разных господ» некоторые из них «пускаются любить и страдать», но без всякого «самопожертвования», что Пушкин «намекнул» на идеал беззаконной кометы, а Лермонтов совсем «объидеалировал» ее… но «все это теперь надоело страшно». Григорьев здесь расстается со своим недавним прошлым, осуждает его. К сожалению, отзывы Гоголя об этих письмах неизвестны.
