Как только политик подошел достаточно близко, камеры крупно показали зрителям его обветренное лицо с тем сдержанным выражением, которое безошибочно выдает человека скрытного и осмотрительного. Густые, с сильной проседью, зачесанные назад от висков волосы позволяли предположить, что он перешагнул порог пятидесятилетия. Тип мужчин, которые с возрастом становятся только привлекательнее. Влажные бледно-голубые глаза наверняка разили наповал женщин-избирательниц.
— Вот человек, который, кажется, получает удовольствие от сегодняшней игры, — бодро комментировал американец, не поняв, по неопытности, что его зрители наверняка не расслышали имени политика из-за шквала вопросов, обрушившихся на вновь прибывшего. — Он не прячется от камер явно не собирается прятаться и на обратном пути. Слишком смел или слишком оптимистично настроен? Впрочем, ходят упорные слухи, что этого человека повысят в должности.
Герой этого комментария повернулся лицом к камерам, стоявшим в дальнем конце улицы, помахал рукой, но не улыбнулся.
Новоиспеченный корреспондент АКН пытался разобрать, что кричит ему в наушник голос Грабба. Что-то об имени этого ублюдка.
— На своей прежней должности министра по вопросам занятости он считался твердым орешком, ему удалось сорвать одну из самых упорных за последние годы забастовок железнодорожников. В министерстве здравоохранения он выступал как радикальный реформатор…
В наушнике вновь раздалось сердитое бормотанье.
— …и, какой бы пост ни занял он завтра, многие полагают, что в один прекрасный день здание на Даунинг-стрит станет его личной резиденцией.
Дежурный полицейский отдал министру честь, дверь распахнулась, и политический деятель исчез за ней. В это мгновение голос Грабба наконец прорвался в наушнике комментатора, причем текст был весьма далек от протокольного.
Бывший продюсер набрал в грудь побольше воздуха и произнес, артикулируя намеренно четко:
— Вероятно, мы еще не раз услышим о Поле Деверье.
Все ее чувства были притуплены. Поток яркого света проникал в глаза, зрачки сужались, пытаясь справиться с нестерпимым блеском. Свет раздражал мозг, обонятельный нерв протестовал против тошнотворно-резкого запаха, ноздри раздувались от отвращения. Резкая боль, начавшаяся в мизинце левой руки, прошла через спинной мозг, ударила по нервам и, подобно ветру, сдувающему паутину с деревьев, распахнула какое-то окно в сознании. Единственным ответом на все эти раздражители стал слегка согнутый палец.
