– Мы должны победить, - сказал Локкарт на прощанье.
– Безусловно, - ответил полицейский. - Только не сразу. Оставьте хоть что-нибудь на завтра.
– Ну и как там на линкорах? - спросил водитель через плечо, когда они проехали примерно милю.
– Я думаю, скверно, - ответил Локкарт, пытаясь одновременно зажечь сигарету и снять с плеча противогаз.
– Я только так спросил, - раздраженно сказал водитель. - Они, по крайней мере, не тонут?
– А вы разве не хотите выиграть войну? - спросил Локкарт.
– Я многого хочу, - сказал водитель и бросил многозначительный взгляд на счетчик. - После полуночи двойной тариф.
– Чепуха, - возразил Локкарт.
Водитель нажал на тормоза, остановил машину и спросил угрюмо:
– Что вы сказали?
– Я родился в этом городе, - начал Локкарт мысль настолько ясную, что даже сам поразился этому. - Вы ведь знаете прекрасно…
В последний вечер своего отпуска Локкарт пошел в театр. Попал на простой мюзикл, ничем не примечательный. И там, в антракте, когда включили свет, он увидел то, что на многие месяцы осталось в памяти.
Он увидел группу офицеров королевских ВВС из госпиталя, который имеет дело с пластическими операциями. Шестеро молодых людей в военной форме были одинаковы. Глянув вдоль ряда, он так поразился их уродству, что на мгновение подумал; это лишь игра света и тени. Но лица летчиков были одинаково исковерканы, изуродованы ранами и торопливыми швами, наложенными хирургом. Одинаково изборождены шрамами и ожогами, без бровей, без ушей, без губ и подбородков были эти лица. Серовато-желтые, где их опалил огонь, и ярко-красные на шрамах. Целый ряд искалеченных лиц. И рядом с каждым из них были другие лица - свежие молодые лица девушек. Девушки оживленно улыбались и болтали. Они смотрели в изуродованные лица, не вздрагивая и не отворачиваясь. А изуродованные лица не в состоянии были улыбаться в ответ. И едва ли могли просто говорить. Они смотрели на девушек испытующе, настороженно…
– Их на должны сюда пускать, - прошептала женщина у него за спиной. - Где уважение к чувствам порядочных людей?
"3аткнись ты, сука, - подумал Локкарт, едва сдержавшись, чтобы не повторить эти слова вслух. Затем, чуть повернувшись, посмотрел на раненых, как смотрели многие сидящие в зале. Взгляды, как магнитом, притягивались этим невероятным уродством.
Бедняги, быть может, у вас все еще будет хорошо. Через некоторое время. Через год, через два… Вот лицо войны - это, а не иное. Эту сторону войны нельзя было прославлять, нельзя преуменьшать и представлять в ином свете. Он обрадовался, когда потушили свет. Обрадовался за них. Рядом с этим жестоким свидетельством продолжающейся битвы он чувствовал себя более уместным, чем где-либо в Лондоне. Эти раненые были наиболее достойными уважения во всем городе. Покрытые шрамами, опаленные огнем, изувеченные на всю жизнь, но живущие, принимающие жизнь. Их ничем уже не устрашить.
