Ермолов взял его за руку.
- Знаешь ли, граф? Когда начинаешь ты политиковать, гляжу я на тебя, и хочется мне крикнуть: "Ах, да и красив же ты, мил друг! Что за глаза! Что за нос!"
Багратион засмеялся. Кутайсов, по простоте и горячности, не почувствовал дружеской шпильки. А Полчанинов подумал: "Ермолов! Как удивительна смесь добродушия и лукавства, разлитая во всем существе твоем! Как неотразимо привлекательна она и опасна!" Между тем Алексей Петрович уже нахмурил широкий лоб и с задумчивой искренностью повторял:
- Дерзость, смелость - прекрасно. Был у нас Суворов, есть князь Багратион. Но не след, граф, и того забывать, что скифы Дария, а парфяне римлян разили отступлениями.
Багратион живо повернулся на ящике, покрытом ковром.
- Кому доказываешь, тезка? Глуп, кто против ретирад -ведь в восемьсот шестом году Кутузов отступлением спас нас. Но грош цена полководцу, который отступает, лишь бы не наступать. О том и говорим!
- Начальник гренадерской дивизии нашей таков именно, - сказал Кантакузен, - принц Карл{48} в бою - без упрека, а перед боем готов на край света бежать... Будут еще с ним хлопоты!
- Не дивись, князь, - с живостью отозвался Багратион, - принц твой...
Полчанинов догадался: о нем забыли, потому и разговор сделался откровенным сверх меры. Он зажал свой походный дневник под локтем и поклонился. Но на выходе из шатра вздрогнул, остановленный князем Петром Ивановичем.
- Эй, душа, стой! Обожди!
Багратион встал, подошел к Полчанинову и ласково положил руку на его скромный эполет с одинаковой звездочкой и полковым номером.
- От тебя, душа, разговор наш пошел, надобно, чтоб к тебе и вернулся. Попомни же мое слово. Будешь полковником - славно. Генералом - еще славней. Но ежели дашь произвести себя в немцы - пропал ты для России. И дружба моя с тобой врозь. Понял? Иди с богом, душа!
- Фельдфебеля Брезгуна к бригадному!
Не к полковому командиру, а к самому бригадному... На этом внезапном окрике посыльного прервалось мудрое председательствование Ивана Ивановича на трегуляевском торжестве. И вот, тщательно обдернувшись, оправившись и сколь возможно туже затянув на могучей груди белые амуничные ремни. Брезгун торопко переступил порог кантакузеновского шатра. От множества горевших в нем огней шатер этот светился, как розовый китайский фонарь. Но Брезгун никак не думал столкнуться за его добротной полотняной полстью лицом к лицу с этаким генеральским сборищем. Сердце фельдфебеля забилось, как поросенок в мешке. Винный пар выбился холодным потом из толстой шеи. Малиновая физиономия посинела, будто под напором "кондратия", который уже раза два навещал старика. Бакенбарды бригадного развевались перед самым носом Ивана Ивановича. Но голос его почему-то доносился издали. Он говорил Багратиону:
