Мужчина в лагере — человек особый. Приходясь примерно по одному на восемь женщин (детишки не считаются), он может не сомневаться в потрясающем к себе отношении. Даже если он Тер… Игорь Леонидович. А Генаша сегодня сделался кумиром всех женщин «Чайки», а значит, и поварих. Поэтому перед ним в мгновение ока выстроились тарелки с огуречным салатом, хлебом, батоном, маслом, манной запеканкой угрожающих размеров и чайник с какао. Персональный чайник! Молоденькие поварихи то и дело выглядывали с кухни, чтобы предложить добавку.
— Куркуль, — сообщил Ванечка и полез в окошко за своей порцией. Ванечку любили и тоже не обидели.
— Что-то ты бледный, — нежный, как весенний листик, ломтик огурца, щедро обвалянный в сметане, просвистел мимо Генашиного уха: друг сочувствовал весьма энергично. — Ты кушай, кушай…
Гена вспомнил Ируську и, содрогнувшись, отодвинул от себя тарелку. Поварихи вздохнули.
Ванечка намазал батон, накрыл вторым куском сверху, посозерцал чудо своего кулинарного гения и стал обмазывать это чудо маслом с обеих сторон.
— Зачем? — вопросил физрук тоскливо.
— Закон Мэрфи. Бутерброд всегда падает маслом вниз. А тут растеряется, какой стороной падать.
— Может, проще не ронять?
— Подзакон закона Мэрфи. Если на бутерброде есть масло, он упадет обязательно.
Слышавшие это уважительно посмотрели на Ивана Владимировича. А тот вгрызся в свое продуктовое сооружение, запивая какао из носика чайника, так как стоять в очереди за стаканами ему не хотелось.
— Варварство, — заметила, проходя с подносом, Любочка.
— Ам-ням-ням, — строя невинные глазки, ответил Иван.
Геннадий Андреевич ковырялся в запеканке, выкрашивая из нее изюмины. Душа его была не здесь.
— Лошадка!
Генаша уронил вилку и полез за ней под стол. Ванечка подавился какао.
Они встретились под столом: Генаша и Ируська.
— Дискотека, — сказала Ируська. Гена понял, что вытаскивать его отсюда будут, как гангстера из известной книжки, вперед ногами. А когда рыдающий над его гробом Ванечка спросит: "Какие были последние слова моего друга под столом?", Ирочка с полным на то основанием сможет произнести в слезах: "Мать, мать, мать…"
— Детка, — сказал музрук, заглядывая к ним. — Дяди кушают. Все равно без меня не начнется.
Ирочка взглянула на него узким, как прорезь прицела, взглядом, сплюнула сквозь щербатые зубы и коротко пригрозила:
— Укушу!
Знакомы они были три года. Так что сомневаться в серьезности Ируськиных намерений не приходилось.
