Еще несколько шагов, и оба плавно опустились на бархатное ложе заботливо склонившейся под их телами густой и сочной травы.
Роса выпала настолько густо, что скрыла в белесом тумане оба раскинувшиеся на земле тела, которые, словно огромные жадные губки, стали впитывать в себя божественную влагу.
Они лежали рядом, взявшись за руки, глядя в бездонное, начинавшее понемногу голубеть небо, и молчали. Неземной покой объял их, и странное блаженство соединения с землей, небесами, природой разливалось по их телам. Клубившийся вокруг туман наполнял их какой-то странной, доселе незнакомой, холодной нежностью.
Но вот горизонт начал розоветь, ласка тумана становилась все теплее, блаженство огня все больше начинало растекаться по их жилам и разливалось до тех пор, пока они не слились с этим розовеющим облаком окончательно и не устремились к сияющим небесам.
Вздох восхищения пронесся по кинозалу в тот момент, когда на экране двое влюбленных, слившись в одно лиловое облако, поднялись из травы и… испарились, оставив после себя лишь примятую траву там, где еще секунду назад лежали два тела. Вспыхнул свет, и зрители с уважением посмотрели на сидящую с изумленными лицами пару, на мужчину и женщину, которые все еще продолжали смотреть на экран, не в силах оторваться от этих оставшихся следов бегства, – и уже ничего вокруг не замечали…
Но фильм неожиданно продолжился.
– Сирэневый туман
Над нами проплывает,
Над тамбуром горит
Полночная звезда.
Кондуктор, не спеши,
Кондуктор, понимаешь,
Что с девочкою я
Прощаюсь навсегда… —
весело напевал небритый водитель, обходя грузовик вокруг и пинком грязного сапога проверяя, хорошо ли накачаны колеса.
Глебу было безумно холодно, все тело ныло и болело. Одежда была в грязи, волосы спутаны, на левой скуле запеклась кровь. Он смотрел в серое пасмурное небо и мучительно пытался что-то вспомнить.
Но вот хлопнула дверца машины, и песня сменилась надрывным урчанием стартера. Затем двигатель неохотно завелся, и грузовик, неуклюже переваливаясь на ухабах и монотонно завывая, пополз куда-то в одному ему ведомую даль.
Вдруг Глеба пронзило яркое воспоминание – добродушно улыбающееся лицо в военной фуражке с птичкой. И вслед за этим в ушах прозвучал голос: «Погрузят на полуторку, словно мешок с говном, и…»
И перед мысленным взором Глеба всплыло печальное лицо Епифании.
– Епифания! Епифания, где ты?! – закричал он и попытался встать.
Однако когда ему с трудом удалось едва приподняться, опершись на руки, над ним склонился какой-то человек в драной телогрейке и шапке-ушанке.
