Отец был прав, и после некоторого колебания Валя избрал Иркутск.
То, что происходило в ближайшие месяцы после этого, отложилось в памяти в виде чего-то невыразимо пестрого и сумбурного. Если попытаться выразить все одним словом, то словом этим было бы «новизна». Началась она с того, что, отправляясь в Иркутск, Валя впервые в жизни сел на поезд. Теснота и бестолковщина общего вагона; надоедливый перестук под полом; железный гул мостов, всякий раз жутковато возникающий как бы во внезапно разверзшейся пустоте; ругань и кипенье толп на перронах; вваливающиеся в переполненный вагон все новые и новые пассажиры, распаренные, бесцеремонно пихающиеся узлами и чемоданами; неотвязный, ни на что другое не похожий вагонный запах… — с первого раза все это было слишком уж непривычным для парня, не знавшего в жизни ничего иного, кроме степенного таежного малолюдья и чистейшего тамошнего воздуха. Валентин чувствовал себя обескураженным: столько, понимаете ли, слышать с самого детства об этой самой железной дороге, представлять себе с некоторым даже душевным трепетом свою первую поездку по ней — и вот на тебе!..
Несколько лет спустя кто-то из однокурсников рассказывал, выдавая себя за очевидца, как во время прокладки линии Тайшет — Лена в глухую до того таежную деревню прибыл первый поезд. Взглянуть на небывалое сбежались со всех окрестностей. Толпа окружила паровоз, ахала, дивилась. И тогда машинист, решив пошутить, вдруг гаркнул сверху: «Берегись, разворачиваться буду!»— и люди в ужасе так и брызнули кто куда… Студенты, разумеется, смеялись, и Валентин за компанию, хотя уж ему-то смеяться было совсем ни к чему…
Глубокой ночью он сидел у окна. Не спалось. В душной полутьме похрапывали, сопели и бормотали сонные пассажиры. Огненными шнурами струились за окном паровозные искры. «Станция Слюдянка!»— крикнули из громыхающего тамбура. Паровоз приветственно загудел.
Дождавшись остановки, Валентин спрыгнул на землю, но не в сторону вокзала, а в противоположную, куда сошли перед ним двое железнодорожников. Где-то, казалось, совсем рядом жарким живым существом дышал паровоз. С подножек соседних вагонов, невидимые во мраке, соскакивали тоже. Закуривали, переговаривались. Валентин стоял, привыкая к темноте. Низко по-над путями тускло светились оранжевые огоньки, вереницей уходя вправо и влево — в ночь, в неизвестность. Далеко впереди и позади яркими звездами — красными, зелеными — пылали сигналы семафоров. Все вокруг было чуждое, таинственное. Валентин зябко поеживался. Только теперь начинал он по-настоящему осознавать, сколь далеко заехал от дома, от привычных троп, от знакомых хребтов и речек. На душе сделалось тревожно и пустовато — как бы продуло внутри холодноватым ветром. «Гля, Байкал!»— изумленно проговорили над головой. «О-о!»— вскричал где-то паровоз. «Где, где?»— отозвался сонный голос. Мигом встрепенувшись, Валентин стал вглядываться и увидел… Редкие огоньки вдали змеились, отражаясь в незримой воде, — и больше ничего. Неужто сам Байкал? Всего-то? Ан нет — почти физически ощущалось в темноте присутствие какой-то огромной массы, был почти виден в черноте ночи еще более черный лаковый блеск бескрайней водной поверхности. Широчайшей прохладой и свежестью дышало в лицо, в распахнутую грудь. Заревел передохнувший паровоз. Зеленая звезда, вспыхнувшая впереди вместо красной, открыла путь на Иркутск…
