Дамские туфельки… Черт бы побрал то озеро! Черт бы побрал те выстрелы! Придет когда-то и мой смертный час, но даже тогда, поверьте, не смогу забыть я эту звездную августовскую ночь, в глубокой тишине которой все плакал и плакал тонюсенький голосишко инзагана…
Где-то на границе сна и яви передо мной смутно замаячили два человека в белом, и пришлось напрячь память, прежде чем я сообразил, что один из них — доктор Евгений Михайлович, а второй… вторым был мой сын. Валентин. Мой Валька. Удивляло и тревожило то, что я ничуть не старше Вали. Но это не имело никакого значения по сравнению с тем потрясающим фактом, что мир, в котором существует Валентин, оказывается, все же реален, — до этого я не то чтобы не верил в подобное, а как-то так… подразумевал… робко надеялся про себя, что он возможен. Валя же, по-всему, принимал мое существование как должное, и это меня совсем успокоило.
Да, это был чертовски славный мир — мир, где жил, двигался и говорил мой Валентин, присутствие которого, кстати, и удерживало меня здесь, подобно спасательному кругу. Валя бледно улыбался, произносил что-то ободряющее, однако я не сильно старался вникать в смысл его слов. Иногда отвечал — возможно, невпопад, что тоже не имело значения. Было необыкновенно хорошо и уютно лежать вот так, отрешившись от всего, с полузакрытыми глазами, и чувствовать, осознавать, что рядом с тобой находится живое, надежное и родное существо — твой сын. Ничего, кроме этого, не было мне нужно сейчас.
Валя, кажется, все еще продолжал рассказывать, а я машинально поддакивал. Клонило ко сну… И вдруг что-то единым махом перечеркнуло окружающий мир, отбросило за пределы досягаемости, а вместо него, пульсируя и свивая свои бесконечные щупальца, поплыла гигантская масса кальмара архитевтиса… Я успел только сообразить одно: его появление связано с каким-то словом… Каким?.. Да-да, кажется, вот оно…
Стрелецкий… Он был виден мне со спины, однако что-то в нем сразу же показалось очень знакомым. Не помню точно, что почувствовал я в тот момент. Может, меня окатило жаром. Или обдало холодом. Но одно осталось в памяти — несколько долгих мгновений я словно бы висел в петле…
Молодцеватый издали Стрелецкий при ближайшем рассмотрении выглядел не столь уж благополучно. Правда, на лице его сквозь ровный сильный загар проступал кирпичный румянец — признак телесного здоровья, но щеки были запавшие, губы шелушились, глаза блестели сухо, беспокойно и зло.
