Штейнбок молчал, глядя в темные, почти черные глаза, скорее фиолетовые, похожие на цвет неба на границе земной атмосферы, в космосе он не был, конечно, но фотографий и фильмов насмотрелся, когда на пятом курсе сдавал курс экстремальной психиатрии. Конечно, это не был профессор Бернал — несколько морщин, возникших на лице женщины, совершенно сгладились, на подбородке появилась ямочка, уши… нет, не могли они вырасти так быстро, но доктору все равно казалось, что уши стали больше, а может (да, скорее всего) они просто оттопырились и стали похожи на локаторы.
Она стояла посреди комнаты, опустив руки, и смотрела на Штейнбока. Он прошел к единственному здесь стулу, осторожно сел, подтянув брюки, и сказал:
— Мое имя Йонатан Штейнбок, а ваше?
Она странно хихикнула, будто услышала непристойность, и произнесла высоким дискантом, совершенно не похожим ни на бас профессора, ни на мягкое сопрано Алисы, ни, скорее всего, на голос самой Эндрю Пенроуз, которого Штейнбок не слышал прежде, но представлял все-таки совсем иным:
— Ну, Тед меня зовут. Тедди.
— Тедди, — повторил доктор. — Тебе… тебе сколько лет?
— На прошлую пасху исполнилось десять, — она сделала несколько шагов назад и опустилась на кровать.
Час от часу не легче. Десятилетний мальчишка, наверняка гиперактивный, судя по тому, что он тут вытворял несколько минут назад, и, скорее всего, абсолютно непредсказуемый и своевольный — попробуй такому что-то объяснить или что-то у него узнать. Да и не имел Штейнбок никогда дел с десятилетними мальчишками с тех пор, как сам таким был, о чем сейчас мало что помнил, разве только, как с Джеком Саранго подкараулил однажды старую Марию Вальдец и так ее напугал своими воплями (а чего она их от своего дома гнала, когда они… что же они делали… он не помнил, но погнала она их крепко), что бедная женщина бежала по переулку, будто за ней гнались сто негров с ножами, негров, а не афроамериканцев, в дни его детства еще не поднялась эта безумная волна политкорректности, а если и поднялась уже, то мальчишки о ней и слыхом не слыхивали.
— А фамилия? — спросил Штейнбок. — Откуда ты родом?
— Фамилия? Диккенс.
Вот как. Лиддел. Бернал. Диккенс. Не Шварценмюллер какой-нибудь. Девушка, ставшая литературной героиней. Профессор, ставший символом пацифизма. Писатель, ставший классиком английской литературы. Что-то в этом было, какая-то система и, подумав, он мог бы, наверно, назвать хотя бы приблизительно, кем будет следующий… Не мог, у него не было времени над этим думать.
