Что могла она противопоставить в Танином сознании авторитету старца? Жалкий интеллектуальный лепет, потуги не желающей сдаваться гордыни. (Так слышала это Таня и оттого не считала для себя нужным слушать.)
Речи Тани и ее окружения были непререкаемы и категоричны, словно окостеневшее, режущее, не глядя, слово.
«Похоть очес», говорили они. «Похоть воображения». «Похоть праздно-мудрствующего рассудка». Одна похоть со всех сторон… Словно лепили человека не из глины, а из терпкого, липучего порошка похоти.
«В тебе сейчас говорит бес», — говорили они. Или: «Бесы с тобой хорошо поработали».
— Значит, я сама бес! — срываясь, кричала Агни. — Никто за меня не говорит! В жизни никто никогда за меня не говорил. Пусть лучше я буду бесом, чем марионеткой.
Ее жалели.
Больше всего ее смущала Танина уверенность, что все, отступающие от православных догматов, пойдут в ад. Миллионы атеистов. Миллиарды иноверцев. Неправославные христиане. Православные, но не воцерковленные, но — впадающие в различные ереси, но — дерзающие мыслить самостоятельно. Круг света все сужался, вплоть до резкого, узкого луча, в котором оказывалась Таня, ее окружение и ее авторитеты, все же остальное тонуло во мраке. Глубоко и горестно вздыхал из мрака Лев Толстой. Страдальчески горели напряженные глаза Лермонтова. Рыдал Блок.
Агни было строго-настрого запрещено общаться с поклонниками иной духовности: экуменисты, антропософы, йоги объявлялись служителями сатаны. (Ах, они прекрасные люди? А не прекрасные представляют для беса гораздо меньший интерес!) Полнота мироздания перекашивалась не в сторону Бога. Узкий путь, строгий набор догм, кучка спасенных, белый цвет спектра. А на противоположном полюсе, у князя с лучезарным именем — яростное многообразие мира, смешение красок, вер, языков, страстей, стихов, мыслей…
Прочнее всего они поссорились, когда Агни сказала, что такой малонаселенный и бюрократический рай ей понравиться никак не может. Что она, конечно же, предпочтет ад, там есть с кем общаться: Толстой, индийские мудрецы, Герман Гессе! Не говоря уж о том, что там же будут находиться ее друзья и бывшие возлюбленные…
Со дня крещения прошло полгода, а обращение так и не наступило.
Никто не шагнул навстречу из светлых небесных долин, не протянул руку, не вытащил из усталости и тоски. Никому она там была не нужна. И все, что доставалось ей от неба, — лишь горящие глаза Тани и тонкий голос ее за пением псалмов.
Весной подстерег очередной удар в личном плане. Не сильный, но выбивший на какое-то время из едва держащегося на холке судьбы седла.
